СИНЯЯ ОРДА

(Приближение второе — уровень этноса)

В том, что Мамай был храбрым полководцем, способным администратором и ис­кусным политиком, никаких сомнений нет. С Тохтамышем сложнее. Можно рассматривать его как последнего пала­дина степной культуры, а можно считать его жалким эпиго­ном, ничтожным потомком великих предков. Обе оценки представляются несостоятельными. Личное мужество Тохтамыша вне всяких сомнений, но ум государственного дея­теля и талант военачальника, видимо, не соответствовали той ноше, которую он на себя взвалил. Если же мы учтем, что оба вождя татар были разбиты и погибли, то очевидно, что постановка проблемы не корректна.

Попробуем вместо оценок дать описание этнических си­стем, во главе которых стояли Мамай и Тохтамыш, ведь окружение правителя не может не влиять на его соображе­ния и поступки, а только последние известны и достоверны.

В царстве Мамая обитали потомки половцев, алан, ясов, касогов, крымские готы и евреи, а союзниками его были ли­товцы и генуэзцы; сам же он был по происхождению мон­гол. Вот типичная химера, богатая за счет местных ресурсов и международной торговли, многолюдная и управлявшаяся талантливым полководцем и дипломатом Мамаем. Но при­родный закон этногенеза был против державы Мамая, так как системные связи  в его державе были искусственны.

Немногочисленные монголы находились в акматической фазе, потомки половцев  в гомеостазе, аланы и крымские готы - в глубокой обскурации, а ясы, касоги, как и италь­янцы из Генуи, греки из Константинополя и евреи из Хаза-рии, были связаны с державой Мамая не органично, а адми­нистративно. Итак, держава Мамая была не продолжением улуса Чингисова, а его антиподом — организованным госу­дарством, опиравшимся на аборигенов.

Победа Тохтамыша над Урус-ханом была не случайна. Так же как Мамай опирался на западный мир, получая от генуэзских негоциантов помощь деньгами и воинами, Тохтамыш нашел поддержку у Тимура  защитника купцов Са­марканда и Бухары. Оба союза были неискренни. Экономи­ческие и культурные контакты разъедали степное натураль­ное хозяйство, быт и политическую систему «монголо-сферы», как ледяную глыбу одинаково уничтожают сол­нечные лучи и теплые дожди. Контакты на суперэтническом уровне действуют одинаково, как тепловые перепады в термодинамике.

Простодушные кочевники верили своим ханам, а ханы нуждались в толковых эмирах; те же были связаны с город­ским населением торговых городов и за 100 лет стали ис­кренними мусульманами и, значит, врагами Чингисидов. Наиболее талантливым оказался Тимур, которому удалось победить Ак-орду (Белую орду) и Могулистан, но сибирская Синяя орда осталась вне его влияния, чему способствовали ее географическое положение и система хозяйства, консерви­ровавшие местные традиции.

Синяя орда не имела определенных, четких границ с иными этносами и культурами. Она была самой отсталой, и, значит, ее энергетический потенциал сохранился, тогда как в Золотой и Белой ордах он был к концу XIV в. в значи­тельной мере растрачен. До тех пор пока этого не произош­ло, Золотая, да и Белая, орда имела преимущество над жи­телями Сибири и Мангышлака. Поэтому последние вели себя тихо, но когда на Волге и на Иртыще пассионарное на­пряжение спало, то мощь Синей орды оказалась значитель­но выше, что выразилось в том, что Тохтамыш смог овла­деть левобережьем Волги. Это сделало конфликт с Мамаем неизбежным.

Ольгерд всю жизнь руководство­вался одной целью: объединением Руси под властью Литвы. Противником его был митрополит Алексей, защи­щавший православие от язычников. От мусульман защи­щаться было не надо: близкие Руси татары, принявшие ис­лам, были неагрессивны.

«Первая литовщина» произошла в 1368 г. Ольгерд и Ми­хаил Тверской так разорили Московскую землю, что «тако­го зла и от татар не бывало»

Отношения накалились. В 1370 г. митрополит отлучил от церкви Святослава Смоленского; черниговский князь Ро­ман Михайлович, а с ним многие другие южные князья перешли на сторону Москвы .

     Следующим актом войны было литовское вторжение в апреле 1372 г., что повело только к разорению сел. Даже удивительно, что до сих пор никто не сравнил число литов­ских и татарских набегов! В XIV в. война с Литвой начала принимать национальный характер, даже если раньше ее можно было счесть феодальной. Это показывает, что поми­мо личной воли и симпатии правителей Литва стала втяги­ваться в западноевропейский суперэтнос.

Этим воспользовался Мамай, вернувший под свою власть в 1375 г. Подолию и Северскую землю', но уже в 1379 г. Дмитрий Московский одним походом восстановил власть Москвы над Киевом и Черниговом, поставив «в ряд» местных Ольгердовичей. Мамай ему за это не был, благо­дарен. Впрочем, это было уже неважно: «розмирье» с Ма­маем произошло в 1374 г.

Безусловно, на Москве не было единого мнения по пово­ду ордынских дел. Защита самостоятельности  государ­ственной, идеологической, бытовой и даже творческой — оз­начала войну с агрессивным Западом и союзной с ним этнической химерой Мамая. Именно наличие этого союза придало остроту ситуации. Многие считали, что куда проще было подчиниться Мамаю и платить дань ему, а не ханам в Сарае, пустить на Русь генуэзцев, предоставив им концес­сии, и в конце концов Договориться с папой о восстановле­нии церковного единства. Тогда был бы установлен долгий и надежный мир. Любопытно, что эту платформу разделяли не только некоторые бояре, но и церковники, например ду­ховник князя Дмитрия Митяй, претендовавший на престол митрополита. Мамай пропустил Митяя через свои владения в Константинополь, чтобы тот получил посвящение от па­триарха. Но Митяй в дороге внезапно умер.

Сторонники этой платформы были по складу характера людьми спокойными - разумными обывателями. Им про­тивостояла группа пассионарных патриотов, которых бла­гословил на войну Сергий Радонежский. Москва занимала географическое положение куда менее выгодное, чем Тверь, Углич или Нижний Новгород, мимо которых шел самый легкий и безопасный путь по Волге. И не накопила Москва таких боевых навыков, как Смоленск или Рязань. И не было в ней столько богатства, как в Нов­городе, и таких традиций культуры, как в Ростове и Сузда­ле. Но Москва перехватила инициативу «объединения», по­тому что именно там скопились страстные, энергичные, неукротимые люди. От них пошли дети и внуки, которые не

знали иного отечества, кроме Москвы, потому что их мате­ри и бабушки были русскими. И они стремились не к защи­те своих прав, которых у них не было, а к получению обя­занностей, за несение которых полагалось «государево жалованье». Тем самым они, используя нужду государства в своих услугах, могли защищать свой идеал и не беспо­коиться о своих правах; ведь если бы великий князь не за­платил вовремя жалованья, то служилые люди ушли бы до­бывать кормы, а государь остался бы без помощников и сам бы пострадал.

Эта оригинальная, непривычная для Запада система отношений власти и подчиненных была столь привлекательна, что на Русь стекались и татары, не желавшие принимать ис­лам под угрозой казни, и литовцы, не симпатизировавшие католицизму, и крещеные половцы, и меряне, и мурома, и даже мордва. Девиц на Москве было много, службу полу­чить было легко, пища стоила дешево, воров и грабителей вывел Иван Калита... Но для того чтобы это скопище лю­дей, живущих в мире и согласии, стало единым этносом, не хватало одной детали общей исторической судьбы, кото­рая воплощается в коллективном подвиге, в свершении, тре­бующем сверхнапряжения. Именно эти деяния знаменуют собой окончание инкубационного периода и начало этапа исторического развития этноса  фазы подъема.

Когда же народу стала ясна цель защиты не просто тер­ритории, а принципа, на котором надо было строить быт и этику, мировоззрение и эстетику короче, все, что ныне называется оригинальным культурным типом, то все, кому это было доступно, взяли оружие и пошли биться с иновер­цами : половцами, литовцами, касогами, генуэзцами (чья ве­ра считалась неправославной) и с отступниками за­падными русскими, служившими литвину Ягайло. Только новгородцы уклонились от участия в общерусском деле. Они больше ценили выгодные сделки, контакты с Ганзой, несмотря на то что немцы не признали новгородцев равноправными членами этой корпорации. Этим поступком Новгород выделил себя из Русской земли и через 100 лет подвергся завоеванию, как враждебное государство. Но будем последовательны: Новгород сохранил черты культуры, при­сущие древнерусским городам, и, подобно им, пал жертвой отработанного близорукого эгоизма. А вокруг Москвы со­бралась Русь преображенная, способная к подвигам. Благо­даря этим качествам Москва устояла против разнопле­менных скопищ Мамая и Ягайло.

Отметим принципиальное различие этнической пестроты на Москве и мозаичности державы Мамая. На Москву приходили не этносы, а отдельные люди, «свободные атомы», оторвавшиеся от своих прежних этносов, где хан Узбек по­кусился на их совесть (веру отцов). Это были мужественные воины, умевшие натягивать длинный лук до уха и рубить саблей от плеча до пояса. Включение их в московское вой­ско сразу выдвинуло его на уровень мировых стандартов, и внуки этих степных удальцов, ставшие благодаря бабуш­кам и матерям русскими, не забыли боевой выучки отцов и дедов, как показала атака засадного полка. А у Мамая был конгломерат разнообразных этносов, чуждых друг дру­гу, не спаянных ничем, кроме приказов темника. Поэтому одна проигранная битва могла опрокинуть державу Мамая, как карточный домик. Суперэтнические кон­фликты сами по себе видны только издалека. Наблюдатель XIV в. видел даже не княжества и орды, а царей и ханов, да и то не непосредственно, а через поступки их бояр, алпау-тов, графов и послов. Тем не менее он умел делать пер­вичные обобщения, объясняя поступки правителей советами их приближенных. Так на научном уровне XIV в. объясня­лись мотивы катастрофы, постигшей и татар и русских в 1380 г. Ситуация в это время была действительно острой.

Литва овладела почти всей территорией Древней Руси, а Москва старалась вернуть России захваченные земли. В 1378 - 1379 гг. московские воеводы завоевали города Трубчевск и Стародуб, а князь Дмитрий Ольгердович Труб-чевский не стал оборонять свои города, «но с великим сми­рением» перешел на сторону Москвы, где был принят «с честью великой и любовью». Перед" этим двоюродный брат Ягайло, Витовт, убежал из тюрьмы к немцам. Трон Ягайло зашатался.

«Нечестивый и гордый князь Волжской орды Мамай владел всей Ордой. Он уничтожил многих царей и князей и по своей воле оставил себе царя. Но и при этом он не чув­ствовал уверенности, а ему не доверял никто. И снова мно­гих князей и алпаутов уничтожил он в своей Орде. Наконец и самого царя своего убил, который только именем у него в Орде был царь, а всем владел и все вершил Мамай сам. Ведь он понял, что татары любят своего царя, и побоялся, чтобы тот не отнял у него власть и волю, и потому убил ца­ря и всех верных ему и любящих его». Не проще было на Руси. Олег Иванович, князь Рязанский, предложил Мамаю покорность (войско Мамая только что ограбило Рязанское княжество) и отправил посла к Ягайло с такими словами: «Радостную весть сообщаю те­бе, -'великий князь Ягайло Литовский! Знаю, что ты давно задумал изгнать московского князя Дмитрия и завладеть Москвой. Пришло теперь наше время: ведь великий царь Мамай идет на него с огромным войском. Присоединимся же к нему». Ягайло согласился.

Союзники предполагали, что одной военной демонстра­ции будет достаточно, чтобы Дмитрий сбежал в Новгород или на Двину, а они разделят Русскую землю, захватив без боя Москву и Владимир. Они рассчитали, что ни тверской, ни суздальский князь не пойдут на выручку Дмитрию. Но, не зная теории этногенеза, они забыли про народ.

Западные области Киевской Руси, впавшие в глубокую старость, пусть нехотя, но подчинялись литовским завоева­телям, а вот обитатели былой «Залесской Украины», пре­вратившейся в Великороссию, игнорировали взаимные анти­патии своих князей. С берегов Верхней Волги пришли рати для защиты православной веры, ибо сознание единства уже вошло в души и сердца благодаря деятельности митрополи­тов Петра, Феогноста, Алексея и игумена Радонежского Сергия. Монолитная этническая целостность выступила против химерных образований, подобно тому как за Ура­лом периферийная Синяя орда перехватила инициативу у своих поволжских и прииртышских соплеменников. Столк­новение произошло не из-за происков дипломатов, а как электрический разряд, которого нельзя ни предотвратить, ни приостановить. И вот эти две силы двинулись на­встречу друг другу. На помощь Мамаю спешили литовско-русские войска Ягайло, на выручку Дмитрию законный хан Синей орды Тохтамыш вел предков будущих узбеков и ка­захов. И все знали, за что они идут в бой.

Силы противников были равны. Союз Тохтамыша с Ти­муром был столь же ненадежен, как и союз Мамая с Ягай­ло: ведь незадолго перед этим Ольгерд завоевал низовья Днестра и Буга, а Тимур нанес удар по кочевникам Могули-стана. Воцарение Тохтамыша, как союзника Тимура, было принято в Белой орде без восторга. Более того, царевич Араб-шах в 1376 г. увел большой отряд за Волгу и подчи­нился Мамаю. Обоим претендентам на престол нужны бы­ли союзники. Но поиски их — дело сложное.

В 1371 г. Мамай встретился с юным московским князем Дмитрием и вручил ему ярлык на великое княжение. Затем в 1372-1373 гг. москвичи и татары комбинированным уда­ром опустошили Рязанскую землю. Но уже в 1374 г, союз был разрушен ловким архиепископом Дионисием Суздаль­ским.

Трудно сказать, что толкнуло владыку Дионисия на го-стеубийство. Был ли здесь политический или просто личный расчет или какая-нибудь внутрицерковная интрига? Но так или иначе война была спровоцирована, и события покати­лись как лавина.

Мамай ответил ударом на удар. В 1377 г. Араб-шах на­пал на Русь, разбил на р. Пьяне не готовый к битве русский отряд, взял Нижний Новгород и сжег его. Но другое войско Мамая, под командой мурзы Бегича, в 1378 г. было наголо­ву разбито Дмитрием Московским на р. Воже. Тем самым определилась позиция Москвы: она стала союзником хана Тохтамыша, вероятно, не из-за его достоинств, а вследствие «силы вещей», или логики событий.

Судьбу войны в 1380 г., более чем когда-либо, определя­ла согласованность маневров. В мае 1380 г. Ягайло заклю­чил мирный договор с Орденом, чтобы освободить все свои войска для похода на Дои. Этим договором он предавал Кейстута, героически оборонявшего Жмудь. Но идти ему пришлось через Киев, Чернигов и Северскую землю, за год до этого освобожденные московским князем Дмитрием и от татар, и от литовцев. Сопротивление населения этих земель задержало продвижение литовского войска. Оно опоздало на один переход... и это спасло Русь.

Дальнейшее известно. На Куликовом поле российская доблесть сокрушила разноплеменное войско Мамая. Спас­лись только те, у кого были быстроногие и неуставшие кони (однако их, видимо, было немало, потому что в начале 1381 г. Мамай опять стоял во главе сильного войска и пытался остановить наступление Тохтамыша, перешедшего Волгу скорее всего по льду).

Русское войско понесло огромные потери, особенно ра­неными. Их везли домой на телегах, а свежие литовские ратники (киевляне и белорусы) и рязанцы преследовали от­ставшие обозы, грабили их и добивали беззащитных ра­неных . Ожесточение росло, что указывает на невозможность русско-литовской унии, о которой мечтали Ольгерд и Кейстут. Этногенез  стихия, бороться с которой люди не научились.

В Литве отнюдь не все одобрили расправы, допущенные Ягайло. Кейстут, последовательный противник немцев, опи­раясь на русских, в 1381 г. отстранил от власти своего пле­мянника и заключил союз с Москвой. Однако Ягайло, вер­нувший Литве Северскую землю, посадил в Новгороде-Се-верском своего сторонника Дмитрия Корибута. Кейстут двинул на него войско, но оно не достигло цели. Вскоре Ягайло убил своего дядю и посадил в тюрьму своего двою­родного брата Витовта .

Витовта спасла храбрая литвинка, носившая ему пищу. Она позволила принцу переодеться в ее платье и бежать, за что заплатила жизнью.Эта романтическая новелла говорит о многом. Известно, что в Литве имелась сильная русофильская партия, стремив­шаяся к объединению Литвы и Руси на почве православия. Московское правительство готово было пойти на сближе­ние, но ставило условием подчинение государю московско­му, что казалось для литовцев обидным. Поэтому одолела полонофильская партия, оформившая брак польской коро­левы Ядвиги с Ягайло в 1386 г.

То, что королем Польши стал малограмотный литвин, польских магнатов не смущало. Они великолепно понимали, что в их стране король должен подчиняться шляхте, а не на­оборот. Зато католическая церковь приобрела большую и важную епархию, а граница романс-германского суперэт­носа сдвинулась с Вислы на Днепр. Католическая Европа продвинулась на восток, а Россия отступила. Восстание кня­зя Андрея Полоцкого в 1386-1387 гг. было разгромлено².

Скорее всего Мамай, ускакавший с Куликова поля, был расстроен не больше, чем Наполеон, переправившийся через Березину. Потери были большие, но погибли наемники, на­вербованные на генуэзские, т. е. чужие, деньги. Своя орда была цела. Надо было только дождаться, чтобы литовцы скинули Кейстута и вернули Ягайло, чтобы начать войну сначала. Надежда на успех была: ведь Москва потеряла много лучших бойцов, значит  ослабела.

Но тут началось непредвиденное. Когда Мамай встретил Тохтамыша на берегу Калки (близ совр. Мариуполя), его воины сошли с коней и принесли присягу законному хану Чингисиду. Они не схватили и не выдали своего вождя, что, по их воззрениям, было бы предательством. Они позво­лили ему уехать в Крым, где Мамая прикончили его союз­ники генуэзцы, просвещенные итальянцы, полагавшие, что с диким татарином можно не считаться.

Сын Мамая, Мансур, избрал другой путь спасения. Он убежал в Литву, был там принят и жил на южной окраине, не теряя связи со Степью и своими родственниками. Его по­томков ждала роскошная судьба: мало того, что они стали князьями, одному из них, по имени Иван, была суждена не только царская корона, но и долгая, хотя и недобрая, память.

А для Тохтамыша эта бескровная победа оказалась его звездным часом. Он объединил улус Джучиев, правда, всего на 18 лет; в дальнейшем он не проявлял особых талантов, но сохранил популярность в своем народе до конца жизни, как Людовик XIV или королева Виктория. И не будь особых обстоятельств, может быть, он кончил бы жизнь на престоле, ибо посредственный хан любезен большинству подданных; но когда наплывает беда, посредственность по­рождает катастрофу.

198. Мерзавцы. «Великая замятия» 1359—1381 гг. показа­ла, что наиболее лояльным к Золотой орде и династии был Русский улус. Это неожиданно, но объяснимо. Камские бол­гары, мордва, хазары Волжской дельты, заволжские но­гайцы и куманы степного Крыма, обретая свободу, не теря­ли ничего, так как никто из соседей им не угрожал. А Великое княжество Владимирское, со столицей в Москве, граничило с воинственной Литвой, держалось за союз с Ор­дой, которая была противовесом Литве. Стоило любому русскому княжеству отказаться от союза с татарами —оно немедленно становилось добычей литовцев или поляков, как, например, Галиция в 1339 г. Поэтому 20 лет «великой за­мятии» воспринимались в Москве весьма болезненно. Те­рять союзника всегда неприятно, но случилось еще более страшное...

Военно-монашеский облик, приобретенный Москвой за время правления митрополита Алексея, нравился не всем. Богатые купеческие города на Волге — Тверь, Ярославль, Углич, Городец и особенно Нижний Новгород — предпочи­тали другую модель социального устройства, которая более походила бы на веселую, обильную старину¹. Они были бо­гаты и могли позволить себе выбирать князей по своему вкусу. Их симпатии были на стороне суздальских князей по-

тому уже, что те были соперниками Москвы. Дмитрий Кон­стантинович Суздальский даже воевал с Москвой в 1364 г., но уступил великое княжение и скрепил мир браком своей дочери и юного князя московского Дмитрия. Мятежные ни-жегородцы были принуждены к покорности не московской ратью, а Сергием Радонежским, который в 1365 г. отлучил нижегородцев от церкви и закрыл храмы, после чего мятеж утих. Но по смерти Дмитрия Константиновича его брат Бо­рис использовал настроение умов для того, чтобы отло­житься от Москвы. Разумеется, он был свергнут своими племянниками, Василием и Семеном, получившими под­держку Москвы, но оба брата вынуждены были считаться с симпатиями своих подданных, а те требовали разрыва с Москвой. Князья, превратившиеся в кондотьеров', были вынуждены искать способа угодить гражданам и не поте­рять голову. И они этот способ нашли, ибо им улыбнулась историческая судьба.

После Куликовской битвы, в которой участвовали твер­ские и суздальские ратники, но не князья², московское пра­вительство, не теряя времени, пригласило в Москву митро­полита киевского Киприана, тем самым ограничив влияние языческого князя Ягайло, потому что его православные под­данные в делах веры стали подчиняться Москве. Это тонкое и умное деяние суздальские князья представили хану Тох-тамышу как сговор Москвы с Литвой, союзницей его врага - Мамая³.

Умный и образованный политик без труда усмотрел бы в таком примитивном доносе провокацию, но Тохтамыш был простодушный и доверчивый сибиряк, и потому навет имел успех. Впрочем, ради правдоподобия в доносе был упомянут и Олег Рязанский, который, спасая свою землю, не присоединился к противникам Мамая. Его тоже обвини/span>ли в симпатиях к Литве и тем обрекли уцелевших рязанцев на гибель, хотя они были противниками Москвы.

Тохтамыш поверил всему, несмотря на очевидную неле/span>пость доноса. Он привык сражаться, а не размышлять, а среди его окружения уже не было опытных и разумных эмиров, погибших во время «замятии». Поэтому он поднял войско на коней, переправился через Волгу, конфисковал ку­печеские корабли, так как купцы могли подать весть на Русь, взял с собой суздальских князей в проводники и дви­нулся в набег «изгоном», т. е. на рысях и без обоза, обогнул С юга Рязанскую землю и вышел к Оке, где Олег якобы

указал ему броды. 12 августа 1382 г. татарские войска по­дошли к ничего не подозревавшей Москве. Вот что могут сотворить сила лжи и охота к человекоубийству.

199. Слабость духа. Далее события пошли быстро и тра­гично. Великий князь уехал в Переяславль, а оттуда в Ко­строму «собирать войска». В Москве он оставил за себя ми­трополита Киприана, поручив ему город и всю свою семью. По-видимому, князь был уверен в том, что каменная кре­пость, снабженная всеми новинками тогдашней военной тех­ники, неприступна для легкой конницы. В Москве уже были дальнобойные самострелы (арбалеты) и «тюфяки»' — огне­стрельное оружие, пригодное для отражения противника, лезущего на крепостную стену. Достаточны были и запасы пищи. Не хватало одного — силы воинского духа, потому что герои Куликова поля отдыхали в своих родных дерев­нях, а в столице жили немногие придворные с многочислен­ной дворней и ремесленники московского посада. Эта масса была отнюдь не пригодна к военным операциям и понятия не имела о воинской дисциплине. Зато склонность к грабежу и самоуправству, а равно и полная безответственность до­минировали в их убогом сознании, как всегда бывает у субпассионариев.

Вместо того чтобы организовать оборону стен, «гра­жданские люди возмятошася и всколебашася, яко пьяны, и сотвориша вече, позвониша во все колоколы, и всташа ве­чем народы мятежники, .недобрые человеки, люди крамоль­ники: хотящих изойти из града не токмо не пущаху, но и грабляху... ставши на всех воротах городских, сверху ка-мением шибаху, а внизу, на земле, с рогатинами и сулицами и с обнаженным оружием стояху, не пущающие вылезти вон из града»². К этому надо добавить, что все эти «защитни­ки» Москвы были пьяны, ибо разгромили боярские под­валы, где хранились бочки с медами и пивом.

Но при этом московские люди были непоследовательны. Они выпустили из'города владыку Киприана и великую кня­гиню... после того как разграбили их багаж. Очевидно, та­тары не осаждали и даже не блокировали Москву, взять же столицу им было не по силам. Их разъезды кружили вокруг Москвы и грабили окрестные деревни. А тем временем бояре собирали ветеранов и готовились к отражению врага. Под копытами татарских коней стала гореть земля.

И тут снова инициативу взяли в свои руки суздальские князья. Они вступили в переговоры с москвичами, предло­жили им почетный мир при условии, что они впустят в кре­пость татарское посольство. Верить заведомым предателям было сверхглупо, но что понимает пьяная толпа?! Ворота отперли, не обеспечив их защиты; татарские послы въехали в город, а за ними ввалилось их войско, и началась резня. При последующем подсчете оказалось, что убито 24 тыс. москвичей и сгорела церковь, доверху набитая древними рукописями.

Чтобы прокормить свое войско, Тохтамыш рассеял его по всей территории княжества, запретив лишь вступать на Тверскую землю. Поэтому в Тверь устремились толпы беглецов, оборванных и голодных. Но герой Куликовской битвы Владимир Андреевич Храбрый с наскоро собранным отрядом разбил группу татарских грабителей. Этого было достаточно для того, чтобы Тохтамыш спешно покинул пределы Великороссии. Обратный путь его прошел через Рязань, которая вновь испытала ужас насилия свирепой голодной солдатни.

Теперь спросим себя: кто выиграл от этой безумной эскапады или, точнее, кому она была нужна? Это вопрос на­ столько существенный и для русской и для татарской исто­рии, что ему следует посвятить особый раздел и, отойдя от традиционного исторического повествования, изложить про­блему в виде анализа соотношения суперэтнических целостностей и идеологических систем, бытовавших тогда в форме вероисповеданий.