2

 

 

Очевидно, что одна из главных задач романа — показать, как утверждался культ Сталина и соответственно его безграничная власть. И сама эта задача, без сомнения, была поставлена писателем верно, ибо ведь именно с 1934 года, когда развертывается действие «Детей Арбата», культ этот начал превращаться в нечто грандиозное и исключительное. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить сравнительно умеренные и не слишком частые хвалы в адрес Сталина, которые прозвучали в июле 1930 года на XVI съезде партии, с не бывалым славословием, характерным для всех без исключения выступлений на XVII съезде, состоявшемся всего лишь через три с половиной года, в январе-начале февраля 1934-го. Словно соревнуясь между собой, превозносили на этом съезде Сталина и вроде бы непримиримо враждебные ему оппозиционеры — Зиновьев, Каменев, Радек, Бухарин, Рыков, Томский, — и те деятели, которые, по мнению А. Рыбакова, были его «ненадежными»
сподвижниками, — Киров, Орджоникидзе, Куйбышев, Рудзутак, — и, наконец, все остальные ораторы. В романе так или иначе упоминается об этих славословиях, но почему-то не дано хоть сколько-нибудь определенного их понимания и оценки. Безудержные хвалы, расточаемые Сталину знаменитыми лидерами оппозиции, находят толкование только лишь в изображаемых писателем размышлениях и рассуждениях самого Сталина, который оценивает эти хвалы как заведомо лживые, продиктованные либо страхом перед ним, либо стремлением Каменева и других вернуть себе руководящую роль. Автор никак не высказывается по поводу этой оценки. Что же касается «ненадежных» членов Политбюро, их отношение к делу писатель стремится охарактеризовать во внутреннем монологе Кирова: «Он (Киров. —
В. К.) поддерживал Сталина, его линию, боролся с его врагами, подымал его авторитет, делал это искренне, убежденно», ибо, как говорится далее в том же монологе о Сталине, «его методы неприемлемы, но линия правильная». Наконец, был еще один тип среди окружавших Сталина людей — те, которые славословили его, как изображается в романе, исходя из низких своекорыстных интересов. Но в конечном счете всем этим славословиям явно не придается особо важного значения. Гораздо существеннее, с точки зрения А. Рыбакова, другое — то, о чем Киров размышляет так: «Сталин... знает секрет власти... Он сумел внушить народу убежденность в своем всеведении и всемогуществе...» К этому выводу Киров приходит в сцене романа, относящейся к лету 1934 года. Но ведь именно тогда вышло в свет сочинение

С. М. Кирова «Сталин — великий организатор побед рабочего класса», где говорилось, например: «Трудно представить себе фигуру гиганта, каким является Сталин... Мы не знаем ни одного поворота в нашей работе, ни одного сколько-нибудь крупного начинания, лозунга, направления в нашей политике, автором которого был бы не т. Сталин, а кто-нибудь другой.
Вся основная работа — это должна знать партия — проходит по указаниям, инициативе и под руководством т. Сталина. Могучая воля, колоссальный организаторский талант этого человека...» и т. д., и т. п. В романе «Дети Арбата» Киров признает, что он «поддерживал Сталина... подымал его авторитет», однако же, его только что процитированные реальные фразы имеют, конечно, совершенно иной смысл: это не просто «поддержка» и «подымание авторитета». И мысль о том, что Сталин, мол, сам «внушил народу убежденность в своем всеведении и всемогуществе», по меньшей мере, наивна. Невозможно сомневаться в том, что убежденность эту начали внушать массам прежде всего люди, окружавшие Сталина, — люди весьма различные,
но единые в деле превознесения Сталина. И Киров, без сомнения, играл в этом деле одну из главных ролей. А. Рыбаков, надо отметить, предпринимает попытку доказать, что Сталин «сам» создавал свой культ, сам утверждал, как сказано в романе, «свою

исключительность» и «свою единственность». Так, в романе подробно изображена прямо таки отчаянная борьба Сталина, преследующая цель опровергнуть одну деталь из воспоминаний Енукидзе, который-де написал, что о существовании подпольной типографии «Нина», работавшей в 1901—1905 годах в Баку, знали только три закавказских социал-демократа, среди которых Сталин назван не был. Уверяя, что и он знал о «Нине», Сталин в романе почти униженно — и напрасно — уговаривает Кирова написать об этом, а, потерпев поражение, приказывает Жданову вызвать Берию и поручить ему опровергнуть Енукидзе. Совершенно ясно, что эта сцена романа призвана показать читателям, как Сталин с помощью обмана и интриг добивается все большего преувеличения своих заслуг. Допустим, что изображенная А. Рыбаковым сцена
действительно имела место (хотя можно бы доказать, что она почти полностью вымышленная). Однако нельзя не видеть, что утверждение причастности Сталина к
работавшей три десятилетия назад в Баку нелегальной типографии «Нина», без всякого сомнения, не могло быть сколько-нибудь ощутимой «прибавкой» к тому беспримерному культу его личности, который уже царил в 1934 году; в сопоставлении с общим объемом этого культа самое решительное признание осведомленности юного Джугашвили о «Нине» представляло собой, как говорится, бесконечно малую величину. Грандиозные, ограниченные разве только уровнем ораторских способностей восхваления Сталина, лившиеся из уст и знаменитых оппозиционеров, и тех членов Политбюро, которых

А. Рыбаков — едва ли основательно — пытается представить противниками восхвалений, и, наконец, всех остальных наиболее влиятельных политических деятелей эпохи, конечно же, играли решающую роль в создании культа. Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что в 1934 году культ этот еще ни в коей мере не достиг, так сказать, своего апогея. На том же XVII съезде было, пожалуй, лишь одно выступление, в котором совершился своего рода прорыв в недалекое будущее, когда Сталин предстал в образе, если воспользоваться многозначащим словом Достоевского, человекобога. И это было выступление отнюдь не Берии, Ежова, Жданова, Поскребышева и т. п., которых А. Рыбаков представляет как
главных подручных Сталина в деле создания культа. Долорес Ибаррури, легендарная Пассионария, выступая на съезде, провозгласила Сталина «любимым и непоколебимым, стальным и гениальным большевиком, вашим и нашим вождем, великим вождем пролетариев и трудящихся всех стран и национальностей всего мира! (Аплодисменты, крики: «Ура!» Весь зал встает. Аплодисменты переходят в овацию)». Невозможно предполагать, что пафос Долорес Ибаррури был внушен ей посредством каких-либо интриг Сталина. Невозможно, в частности, потому, что тем же пафосом прониклись влиятельнейшие писатели тогдашней Европы — Анри Барбюс, Ромен Роллан, Лион
Фейхтвангер, Поль Элюар, Жан-Ришар Блок, Луи Арагон и многие другие, — не говоря уже о многочисленных виднейших деятелях мирового революционного движения того времени. Появившиеся в 1935 году открытое письмо Роллана Сталину или книга Барбюса «Сталин» совершенно несопоставимы по своему значению с вышедшей тогда же
брошюркой Берии. И, надеюсь, ясно, что дело идет отнюдь не об отдельных «неточностях» в романе А. Рыбакова, но об общем понимании эпохи. Культ Сталина — это вовсе не результат интриг его самого и каких-то сомнительных подручных; это было в прямом смысле слова всемирное явление, которое осуществлялось повсюду от Мадрида до Шанхая. Да, то, что называют «культом Сталина», ни в коей мере не сводится к личным действиям одного человека или группы людей. Идея культа, овладев, как говорится, массами, стала могущественнейшей материальной силой. И по-настоящему действовала в истории именно эта сила, а не отдельный человек, многообразные «комплексы» которого так увлеченно описывает А. Рыбаков. Мы знаем, что в течение двух десятилетий все победы и успехи приписывали именно этому человеку. Но ныне А. Рыбаков, словно навсегда завороженный этой «концепцией» (которая, помимо всего прочего, предельно наивна), по существу, остается всецело верен ей: он всего лишь, так сказать, поменял плюс на минус и пытается объяснить личностью Сталина не все победы и достижения, а все поражения и беды. Но от этой перемены знака понимание истории нисколько не углубляется. На деле культ Сталина — это громадное явление советской и даже всемирной истории. В 1934 году это явление, повторяю, еще не обрело всю свою мощь и размах. Очень характерно, что на Первом съезде советских писателей, состоявшемся через полгода после XVII съезда партии, хвалы Сталину звучали не так уж часто и не столь уж безудержно. Правда, и здесь было одно далеко вырвавшееся вперед обращение к писателям: «Стиль большевистской эпохи — в мужестве, в сдержанности, он полон огня, страсти, силы, веселья. На чем можно учиться?.. Посмотрите, как Сталин кует свою речь, как кованны его немногочисленные слова, какой полны мускулатуры. Я не говорю, что всем нужно писать, как Сталин, но работать, как Сталин, над словом нам надо». Это заявил писатель, имевший всеевропейскую репутацию мастера самой высокой степени, так сказать, международного гроссмейстера стиля, — И. Бабель. И от этих слов Бабеля можно было уже без всякого барьера перейти к провозглашению Сталина не только гениальнейшим политическим деятелем, но и величайшим философом, историком, экономистом, языковедом, эстетиком и т. д. Анализируя поведение тех или иных людей, участвовавших в создании культа Сталина, можно, по всей вероятности, доказать, что кто-то из них делал свое дело по причине недальновидности, кто-то — из своекорыстных побуждений, кто-то был в состоянии безотчетного гипноза и т. д., и т п. Но, с точки зрения истории, все это в конечном счете не столь уж важно. Почти сто лет назад Ф. Энгельс очень просто и в то же время совершенно убедительно сформулировал: «...история делается таким образом, что конечный результат всегда получается от столкновения множества отдельных воль... Имеется бесконечное количество перекрещивающихся сил... и из этого перекрещивания выходит один общий результат... Этот исторический результат можно опять-таки рассматривать как продукт одной силы, действующей как целое»¹. Не подлежит никакому сомнению, что возведение Сталина в ранг человекобога было результатом действия такой единой — мощной и всемирной по своему размаху — силы, а не козней «сталинистской» группировки. Между прочим, цитируемое    рассуждение Энгельса неправильно было бы рассматривать как нечто специфически марксистское; в нем сжато обобщено то представление о ходе истории, которое было выработано всеми серьезными  философами и историками   с конца XVIII   (когда самосознание человечества начало проникаться подлинным историзмом) до конца XIX века. Ф.  Энгельс,  возвратившись позднее к рассуждению о том, что множество отдельных воль «перекрещивается» и в истории поэтому «господствует необходимость, дополнением и формой которой    является    случайность»,  заключил  так:   «Что  Наполеон,   именно  этот корсиканец, был тем военным диктатором, который стал необходимым   (разрядка  моя. — В. К.)     французской республике, истощенной войной, — это было случайностью. Но если бы Наполеона не было, то роль его выполнил бы другой»². Все это целиком относится к явлению Сталина (речь идет в данном случае не о каком-либо «сходстве» Наполеона и Сталина³, а о необходимости их появления). И, изображая создание сталинского культа как некий результат интриг и козней самого Сталина и его своекорыстных подручных, А. Рыбаков, по сути дела, отказывается от того представления о ходе истории, которое было прочно утверждено уже столетие назад.

' Маркс К. Энгельс Ф. Соч., т. 37, с. 395—395. (Выделено мною. — В. К.).

²  Там же, т. 39, с. 175—176.

³  Сталин может напомнить скорее известного своей жестокостью вождя английской революции Оливера Кромвеля, о котором Ф. Энгельс писал, что он «совмещает в своем лице Робеспьера и Наполеона»   (Маркс  К, Энгельс Ф., Соч., т.   1, с. 602.).

 

Поэтому повествование об исторических лицах в «Детях Арбата» нередко напоминает, прошу прощения, романы Дюма, где все движение истории определяется чисто индивидуальными желаниями и действиями тех или иных героев; так, изображенные в романе беседы Сталина с Ягодой и Ежовым подозрительно похожи на незабвенные беседы кардинала Ришелье с Миледи в «Трех мушкетерах»... Я вполне допускаю, что беседы, подобные тем, которые изображает А. Рыбаков, могли иметь место. Но отнюдь не в них совершалось реальное историческое движение. Если бы мощная всемирная сила не сделала Сталина «человекобогом», никакие его закулисные интриги не смогли бы, допустим, создать ситуацию 1937  года. Можно с полным правом сказать, что Сталин не
оправдал надежд, возлагавшихся на него теми, кто возносил его. Но это естественный ход истории, ясно понятый опять-таки уже в прошлом веке. Выше приводились соответствующие рассуждения Энгельса, но сейчас уместно напомнить их завершающий пункт. Сказав о «перекрещивании» отдельных человеческих воль в истории, Энгельс резюмировал: «...То, чего хочет один, встречает препятствие со стороны всякого другого, и в конечном результате появляется нечто такое, чего никто не хотел»¹ (выделено мною. — В. К.). Именно так следует понять волну репрессий  1937—1938  годов, обрушившихся во многом как раз на тех людей, которые создавали культ Сталина  (в числе жертв,
между прочим, было очень много зарубежных революционных деятелей, оказавшихся по тем или иным причинам в СССР). Словом, 1937 год (как и феномен Сталина вообще) — это явление всемирной истории или, по меньшей мере, мирового революционного движения, а не результат интриг некой зловредной группировки. Между тем в романе

А. Рыбакова нет даже и намека на этот истинный смысл событий. Вполне вероятно, что в 30-х годах реальные «дети Арбата» осознавали происходящее именно так, как автор романа.

 

'Маркс   К.,   Энгельс   Ф.    Соч.,   т.   37,   с.   396—397.

 

Но это, как выразился при мне один из читателей романа, «детскоарбатское» представление об истории и уместно разве только в книжке, предназначенной для детского чтения... К сожалению, это относится отнюдь не только к сочинению

А. Рыбакова; сейчас появляется множество повествований и статей, пытающихся толковать «проблему Сталина» в столь же или даже более поверхностном
и примитивном духе. Вместе с тем было бы несправедливо умолчать о том, что публикуются и серьезные размышления об этой проблеме. Так, например, Ф. Бурлацкий, отвергая упрощенные решения, говорит: «Я лично думаю, что проблема более
сложная и доводы в пользу более сложного ее рассмотрения очень просты. Ведь это было не только в нашей стране. Это повторилось в Китае. Мао Цзэдун шел собственным путем... Я не хочу называть другие социалистические страны, где повторились и репрессии, и явления культа личности, и еще многое из того, что было у нас в стране, не говоря уж о так называемом «коммунизме» Пол Пота в Кампучии. Значит, сама эта проблема куда более сложна» («Аргументы и факты», 1988, № 17, с. 8). Итак, Ф.Бурлацкий обоснованно стремится понять «сталинизм» не как результат интриг одного лица или группы лиц, но как определенную всемирно-историческую закономерность.