В.В.Кожинов.

СУДЬБА РОССИИ: вчера, сегодня, завтра

Москва, Военное издательство, 1997 стр. 115

 

 

                                       Можно ли предвидеть будущее?

 

Есть все основания утверждать, что вопрос о грядущей судьбе России предстает ныне с такой неотвратимостью и остротой, с какой он не тревожил национальное самосознание по крайней мере с 1941 года. И я буду стремиться наметить определенные подступы к прояснению столь существенного вопроса, хотя, конечно, дей­ствительный ответ на него даст только сама история. Способность к предвидению будущего, или, выражаясь более торжественно, к пророчеству, издавна воспринималась как одно из высших (либо даже вообще наивысшее) проявлений человече­ского разума; более того, в ней склонны усматривать нечто сверхъ­естественное, мистическое и уж во всяком случае исключительное, уникальное. И люди крайне редко осознают, что, в сущности, каждое их успешное действие и, в равной мере, верное умозаклю­чение с необходимостью содержат в себе определенное (пусть даже и не очень масштабное) предвидение. Это ясно выступает, например, в акте создания нового типа самолета: необходимо именно пред­видеть, что создаваемая конструкция сможет надежно летать; неспособность к предвидению в данном случае чревата тягчайшим итогом... И нетрудно понять, что отсутствие предвидения обрекает на неуспех — пусть и не столь драматический — любой трудовой, созидательный процесс. Но это всецело относится и к любым действиям или, скажем так, решениям, влияющим на жизнь самого человеческого общества. Такие решения исходят, естественно, из определенных представлений об этой жизни — об ее экономиче­ских, политических, идеологических, нравственных, религиозных основах. И если в представлениях тех, кто разрабатывает и затем внедряет решения, нет достаточно существенного предвидения будущего развития, результаты неизбежно оказываются плачев­ными. Чтобы ясно представить себе суть дела, обратимся к не столь давнему решению в сфере экономики, которое затронуло так или иначе всех и каждого, — "освобождению цен" в начале 1992 года. Само это словосочетание звучало привлекательно (мол, освобож­даемся от "тоталитаризма", значит, и цены надо отпустить на волю), да и смысл его на первый взгляд мог казаться вполне разумным, ибо было в общем известно, что в "тоталитарной" экономике многие цены — в особенности на продукты сельского хозяйства -  значительно занижались государством. И потому производителям как бы не к чему было уменьшать трудовые (и денежные) затраты, ибо государство в конечном счете возместит убытки, ликвидирует разрыв между большими затратами и ма­лыми (в силу низких цен на сельскохозяйственные продукты) доходами. В результате сельское хозяйство словно бы обрекалось на топтание на месте. Решение об "освобождении цен", конечно же, подразумевало прямое предвидение будущего развития экономики, в том числе сельскохозяйственной. Правда, далеко не все из тех правительст­венных лиц и их советников, которые обосновывали и затем внедряли это решение, давали конкретные прогнозы. Но все же такого рода прогнозы появлялись в средствах массовой информа­ции. Так, энергичная советница тогдашнего "хозяина Москвы" Г.По­пова (а "освобождение цен" началось именно в Москве, распрост­раняясь затем по всей стране) экономистка Л.Пияшева в 1990 году опубликовала претендующий на сугубую "точность" прогноз: "Смею полагать, что выпущенные на волю (такое вот эмоциональ­ное определение! - - В.К.) цены на первых порах резко рванут вверх, но почти сразу же наткнутся на потолок платежеспособного спроса и вынуждены будут со своих эйфорических высот скромно спускаться на землю..." И "будем мы все вместе пировать через три года да как дурной сон вспоминать наше прошлое". Ибо мясо "будет стоить, я полагаю, 4—5 рублей за кг, но появится на всех прилавках и во всех районах. Масло также будет стоить рублей 5, творог 3—4 рубля, яйца — не выше полутора рублей. Молоко будет парное во всех молочных в течение дня и по полтиннику. Цены на картофель да морковь будут не 10 копеек, а где-нибудь 30—40, что, как мне представляется, вполне доступно" и т.д. Перечитывая сегодня этот пияшевский "прогноз", многие, не­сомненно, испытают чувство глубокого возмущения; цены вырос­ли, воскликнут они, не в 2—4 (то есть в среднем в 3) раза, а по меньшей мере в 5000(1) раз, и, следовательно, Пияшеву и подобных ей "прогнозистов" нужно вообще лишить права публиковать свои суждения на экономические темы! Такого рода гневные отклики нередко публикуются сейчас на страницах "оппозиционной" прес­сы, но, как я постараюсь показать, - они основываются на по-своему не менее поверхностных представлениях о том, что произошло и происходит в экономике. Суть дела лежит глубже "ошибок" тех или иных экономистов и даже самого этого непомерного роста цен. Да, Л.Пияшева, как и множество ее коллег - "рыночников" (они сами себя не без гордости относят к этой категории), очень плохо подготовлена к своей роли. Чего стоит, например, ее только что процитированное утверждение, согласно которому в условиях "свободных" цен "молоко будет парное во всех молочных в течение дня"! Едва ли имеет основания рассуждать в печати о проблемах торговли сельскохозяйственными продуктами особа, не ведающая, что парное молоко (которое считается особенно полезным) — это молоко "прямо из-под коровы", еще сохраняющее температуру коровьего тела. И мнение о том, что будто бы возможно торговать парным молоком "во всех молочных", да еще и "в течение дня", столь же наивно (если выразиться мягко), как, скажем, мнение о возможности доставки в магазин грядок с морковью и прочими овощами, дабы покупатели получали их во всей свежести, "прямо из земли"; ведь и для торговли парным молоком пришлось бы доставлять дойных коров прямо в магазины или хотя бы в соседние с ними помещения... Такого рода невежественные и просто нелепые суждения, как ни прискорбно, изобилуют в речах и статьях популярных — вернее, настырно популяризуемых — в последние годы экономистов. Но причины этого не столь уж просты... Почему я пишу об экономике? Однако прежде чем перейти к сути дела, нельзя не коснуться вопроса, который — о чем легко догадаться - возник у части (а может быть, и у всех) моих читателей. Вот, мол, Кожинов критикует экономистов, а между тем есть ли у него какие-либо основания этим заниматься: ведь он более или менее известен как специалист в области литературы, а вовсе не экономики? Ответ на этот вопрос важен не только для оправдания моих рассуждений о столь далекой, казалось бы, от моей профессии сфере, но и в гораздо более широком плане. И потому ответ не может не быть развернутым. Во-первых, экономика — это та сторона жизни общества, ко­торая имеет столь существенное и, главное, абсолютно необходимое значение и для народа в целом, и для отдельных людей, что ей так или иначе посвящает свое внимание любой мыслящий человек. И, между прочим, в наследии почти каждого известного предста­вителя отечественной литературы найдутся те или иные рассуж­дения об экономике. Характерно, что даже считающийся "поэтом чистого искусства" Афанасий Фет опубликовал ряд весьма серь­езных и представляющих и сегодня самый живой интерес статей об экономике.

Нет сомнения, что конкретный и точный (вплоть до математи­чески точного) анализ состояния экономики доступен только про­фессионалам, отдавшим специальному изучению своего предмета долгие годы. Однако общее представление о состоянии экономики страны, о существеннейших изменениях в ней, играющих громад­ную — позитивную или негативную — роль в жизни народа, не может быть — и никогда не было — некой закрытой зоной, где всецело господствуют дипломированные специалисты. Во-вторых, нынешнее обращение "непрофессионалов" (в том числе и меня самого) к проблемам экономики уместно и даже закономерно в силу того, что в течение долгих лет подавляющее большинство профессиональных экономистов — особенно тех из них, которые сумели выдвинуться, получить известность, -- ос­новывалось на догматических и упрощенных понятиях об эконо­мике и ее месте в общественном бытии в целом — на том комплексе идей, который назывался "политической экономией марксизма" (отмечу, что экономическое наследие самого Карла Маркса в целом ряде отношений шире и глубже того канонизированного комплекса идей, о коем идет речь). Любые отступления от этого "общепринятого" комплекса пол­учали до конца 1980-х годов решительный отпор — притом вовсе не только "сверху", от партаппаратных идеологов, но и от более ортодоксальных коллег-экономистов, стремившихся продемонст­рировать свою бдительность. И игравшие сколько-нибудь заметную роль в последние три десятилетия перед "перестройкой" (1954— 1984 гг.) экономисты разных поколений впитали, как говорится, до мозга костей этот упрощенный марксизм. Одна из основополагающих его догм — сведение всего и вся к "производственным отношениям", от характера которых в конеч­ном счете зависит-де благоденствие страны. При этом, понятно, плодотворными "производственными отношениями" считались те, которые господствовали в СССР. Затем, в разгар "перестройки", сопровождавшейся самой "радикальной" и все нараставшей "кри­тикой" экономики (не говоря уже обо всем прочем) страны, эти "отношения" были объявлены заведомо "ненормальными" - в отличие от "нормальных", присущих остальным странам. В 1989 году Г.Попов (который до "перестройки" командовал экономиче­ским факультетом Московского университета) с трибуны Съезда народных депутатов СССР провозгласил, что "во всем мире при нормальных производственных отношениях (выделено мною. - В.К.) 5 процентов населения кормят всю страну!" Казалось бы, Попов произвел тем самым полный переворот в тогдашней экономической науке. Однако основа и суть были преж­ними: все решают именно "производственные отношения"... Прав­да, позднее и Попов, и другие перестали употреблять словосоче­тание "производственные отношения", ибо вспомнили, вероятно, что они (или хотя бы их учителя) усвоили его смысл из знаменитого "Краткого курса истории ВКП(б)". Но не сходившее теперь с их уст словосочетание "рыночная экономика" (которая, мол, сама собой обеспечит процветание) означает именно определенные "про­изводственные отношения", будто бы решающие все проблемы. И хотя экономическая политика Гайдара и Чубайса по своим целям являла собой нечто прямо противоположное предшествую­щей, "социалистической", она по-прежнему основывалась на том самом понимании экономики (и жизни общества в целом), которое присуще упрощенному марксизму и которое эти экономисты впи­тали с самых юных лет. Мол, "приватизируем" экономику — и наступит всеобщее благоденствие! Я еще вернусь к этой теме; здесь же следует сказать, что в отличие от экономистов, которые до "перестройки" (и даже неко­торое время после ее начала) неукоснительно следовали догмам упрощенного марксизма, в среде литераторов задолго до того, еще в 1960-х годах, начали складываться иные, менее догматические представления о жизни общества и в том числе об экономике. Это, очевидно, выразилось, например, в так называемой "деревенской прозе" и связанной с ней критике. В принципе несомненно, что общественное сознание в "допере­строечное" время более или менее плодотворно развивалось именно в русле литературы, в частности, благодаря тому, что к литературе предъявлялись менее жесткие цензурные требования, нежели к той же экономической науке.

А из этого, естественно, следует вывод, что литераторы, которые уже три десятилетия назад начали так или иначе преодолевать господствующие политэкономические догмы, имеют определенное преимущество над профессиональными экономистами; разумеется, исключая тех (надо прямо сказать, весьма немногих и, главное, малоизвестных, не "выдвинувшихся"), которые не были целиком порабощены этими догмами. И тут выявляется еще одно обоснование моего права судить об экономике. Я исхожу при этом отнюдь не только из своих собст­венных размышлений, но и из работ действительно серьезных экономистов (о некоторых из них будет сказано далее), основы­вавшихся не на каких-либо догмах, а на объективном исследовании сути дела. Более того: даже в сочинениях "догматиков" в по­следнее время подчас имеют место прорывы к этой сути, которые объясняются прежде всего убедительными возражениями их

противников. Вот достаточно выразительный пример. Как уже говорилось, экономисты, которые за смехотворно краткий срок "сменили пла­стинку" и начали утверждать, что процветание обеспечат не со­циалистические "производственные отношения", а капиталистические, основанные на рыночной конкуренции, остались такими же поверхностными догматиками, какими были ранее, В уже цитированной нашумевшей речи на Съезде народных депутатов СССР в 1989 году Г.Попов, в частности, вещал: "Я абсолютно уверен, что конкуренция у нас сделает то же, что она делает во всем мире", — то есть обеспечивает благоденствие этого окружа­ющего нас мира.

Однако в 1995 году заединщик Попова в этой "уверенности" Гайдар как-то даже неожиданно заявил на первой же странице своей "программной" книжки "Государство и эволюция": "Несом­ненная правда, что большинство стран с рыночной, капиталисти­ческой экономикой пребывает в жалком состоянии, застойной бедности. Они куда беднее, чем Россия, лишь вступающая на рыночный путь... Отмечая этот простой факт, критики капита­лизма, "патриоты", коммунисты и т.д., совершенно правы". Нельзя не отметить, что в последней фразе Гайдар допустил небрежность (или же выявил свою неосведомленность), ибо сегод­ня — о чем еще будет речь — среди тех, кого относят к "патриотам" и даже к коммунистам, есть немало людей, которые стоят за рыночную экономику (у нас имеются ведь коммунисты-бизнесмены и даже коммунисты-миллионеры, не говоря уже о "патриотах"). В данном случае важно не то, к какой партии или движению принадлежит человек, а глубина и основательность его понимания экономики и общественного бытия в целом. Итак, порадуемся, что Гайдар в конце концов узрел простой факт: в большинстве стран с рыночной экономикой миллионы людей ежегодно гибнут от элементарного недоедания, а сотни миллионов всю жизнь ос­таются неграмотными. Но какой же выход предлагает Гайдар?

Он говорит теперь не о рыночной экономике "вообще", а о том, чтобы "использовать" именно и только "принципы западной соци­альной системы", где, надо думать, рыночная экономика развива­ется совершенно по-особенному. Не менее существенно и то, что Гайдар тут же сообщает о своем знакомстве с идеями виднейшего представителя английской исто­риософии (то есть философии истории) Арнольда Тойнби (1889— 1975), который вслед за корифеями русской историософии Н.Я.Да­нилевским (1822—1885) и К.Н.Леонтьевым (1831 — 1891) понял всемирное развитие как сосуществование самостоятельных и принципиально своеобразных цивилизаций. "А.Тойнби, — с тща­тельностью неофита отчитывается Гайдар, — выделяет 21 циви­лизацию в истории человечества, 21 тип общества, из которых под категорию "западное" подпадает лишь 2". Но само обращение к авторитету Тойнби по меньшей мере странновато, ибо ведь этот выдающийся мыслитель, подобно Данилевскому и Леонтьеву, ни в коей мере не полагал, что возможно "использовать" присущую одной из цивилизаций "социальную систему" в другой цивилиза­ции... Да и вообще концепция Тойнби, в сущности, начисто от­рицает гайдаровское представление об экономике и об обществен­ной жизни в целом, восходящее к упрощенному марксизму. Правда, здесь может возникнуть недоумение, ибо известно, что Гайдар достаточно тесно связан как раз с западными "советника­ми" и нередко попросту повторяет их рассуждения об экономике. Но необходимо осознать, что на Западе есть совершенно разные по своему уровню идеологи и что громадную роль играет там именно марксизм, чаще всего, правда, в ином истолковании, чем в СССР (например, отсекается собственно "революционная" и "коммунистическая" сторона). И поверхностных догматиков, полагаю­щих в частности, что рыночная экономика сама по себе обеспечи­вает благоденствие, на Западе не меньше, чем сейчас в России. Если же обратиться к действительно значительным идеологам Запада и в том числе США, все предстает по-иному. Так, один из наиболее выдающихся представителей современной американской историософии Артур Шлезингер-младший (продолжающий дело своего столь же авторитетного тезки - отца) утверждает в уже признанной классической книге "Циклы американской истории", что с конца XIX века "укоренился миф о роли частного предпри­нимательства в развитии американской экономики... Миф о том, что своим развитием Америка обязана неограниченной свободе частного предпринимательства, оказался на редкость живучим. Этот миф одновременно и льстил самолюбию бизнесменов, и слу­жил их интересам. Он оставался главным символом делового мира, лейтмотивом пропаганды монополий". Кто руководит "реформой"? Не исключено, что моя характери­стика Гайдара и его единомышленников как экономистов, в основе мышления которых лежит упрощенный марксизм, вызовет сомне­ния. Ведь этим экономистам создан имидж прирожденных безза­ветных борцов с марксизмом, тоталитаризмом и т.п. Но вот непреложный факт: в 1983 году Гайдар вместе со всем известным ныне Чубайсом, а также Авеном (министром внешне­экономических связей в гайдаровском правительстве) был введен в Комиссию по совершенствованию управления народным хозяй­ством при самом Политбюро ЦК КПСС . Этим экономистам было тогда всего лишь по 27—28 лет, и тем не менее они уже сделали столь блистательную карьеру! И пусть не пытается кто-либо ут­верждать, что они хоть в чем-то отступали тогда от господствующей идеологии. Во главе Политбюро был в то время Андропов, много лет неукоснительно расправлявшийся с любым инакомыслием. Не менее характерно, что сию молодую группу возглавлял уже давно маститый Шаталин, который родился в 1934 году и был сыном секретаря обкома и племянником зав.отделом ЦК КПСС по кадрам, -  отделом, который направлял работу министерства госбезопасности; это было в последние годы жизни Сталина (в 1957 году министр иностранных дел А.А.Громыко выражал опасение, как бы опять не "появилась бы тень Шаталина или какого-либо его эквивалента. А этих людей не нужно учить, как расправляться с кадрами" (см.: Исторический архив. 1993. № 5. С. 26). Дядя уже не "появился", но карьера племянника была - и для профессии экономиста, и для порядков того времени - поистине редкостной: в 24 года он только еще покинул студенческую скамью, а в 28 лет — уже зав.сектором НИИ при Госплане СССР, в 31 -  зам.директора НИИ, в 34 -  лауреат Государственной премии, в 40 лет (то есть в 1974 году) — член-корреспондент АН. СССР и т.д.

Эти (и дальнейшие) биографические сведения содержатся в солидном двухтом­ном издании "Политическая Россия сегодня"(М., 1993).

И опять-таки нет сомнения, что при подобных карь­ерных успехах в идеологической сфере ни о каком инакомыслии не могло быть и речи (тем не менее о Шаталине пишут как о некоем "диссиденте"). Предвижу, кто-либо скажет: стоит ли вообще ворошить про­шлое? Однако без этого нельзя ничего понять в современном положении дел. Период, предшествовавший "перестройке", "за­стой", оценивают ныне по-разному. Одни изображают его как нечто чудовищное, для чего, в частности, безосновательно стирают грани между ним и уже давними временами порожденного революцией (а это присуще любой революции!) массового террора. Другие, напротив, пытаются так или иначе реабилитировать этот период, чем в последнее время занят, например, Александр Зиновьев, с которым мы на рубеже 1950—1960-х годов согласно осуждали господствующую идеологию в "философском кружке", собирав­шемся в доме замечательного мыслителя Эвальда Ильенкова (1924—1979). Но вот что в высшей степени существенно: Александр Зиновьев, примиряясь теперь с периодом "застоя", одновременно проклинает тех, кто заправляет политикой сегодня, в том числе, разумеется, экономической политикой, но как бы закрывает глаза на непре­ложный факт: эти правители и их советники всецело сформиро­ваны именно "предперестроечным" режимом, в условиях которого почти все они сумели преуспеть, подчас столь же блистательно, как  тот  же  Гайдар,   в   1979  году  окончивший  экономический факультет (декан - Г.Попов), а с 1983-го — уже заседавший в комиссии при самом Политбюро! Эти "кадры" будущих перестро­ечных  властей  -   прямое порождение  "эпохи застоя",  правда, наихудшее и наивреднейшее ее порождение. Известный математик академик Н.Н. Моисеев покаялся еще в 1993 году, что поначалу одобрил приход к высшей власти "команды Гайдара", видя в этом шаг к "интеллектуализации" правительства, но вскоре понял, как он пишет, следующее: "Те, что командовали нашей страной рань­ше, были умные, хитрые мужики. И они понимали, сколь многого они не знают. И поэтому время от времени приглашали настоящих специалистов. Кое-что слушали и кое-что наматывали на ус... Теперь к управлению страной пришли люди, которые думают, что они образованные.  У них возникает  "синдром самодостаточно­сти"... И вот волна не очень грамотной посредственности с само­мнением, свойственным "полунауке", захлестнула нашу страну". Самомнение этих "полузнаек" (а иными и не могли быть юнцы, стремившиеся не к научной глубине, а к тому, чтобы побыстрее пролезть в какую-нибудь "комиссию" повыше) безгранично; оно открыто проступает в выражении их физиономий и в интонациях их речей. Они, повторюсь, закономерное (хотя и имеющее свои особенности) порождение режима периода застоя. Их тупое самомнение обращено вовсе не только к каким-либо отдельным негативным, с их точки зрения, явлениям; вполне очевидно, что они с пренебрежением и даже с презрением относятся к "этой стране" (как они любят выражаться, полуграмотно пере­водя "this country", употребляемое в английском языке, по сути дела, в значении "моя страна", то есть именно "эта", где я родился, а не какая-нибудь "та"). Притом речь идет о России во всем ее тысячелетнем бытии.

Это со всей ясностью предстает в уже упомянутой книжке Гайдара "Государство и эволюция". Он, конечно же, всячески бранит здесь "коммунистическую" Россию, что в общем-то постыд­но, поскольку сам он оказался наверху в качестве коммуниста и вышел впоследствии из партии по таким же карьеристским сооб­ражениям, по каким он в нее входил... Однако "коммунистическая" эпоха -  это только последняя стадия в истории России -  истории, которая представлена в гайдаровской книжке как сплошное "уродство": "...патологиче­ской была (имеется в виду - всегда была. - В.К.) социальная структура русского общества", "... в центре... всегда был громад­ный магнит бюрократического государства. Именно оно определя­ло траекторию российской истории" и т.п. и т.д. И ничего хорошего не будет в России, "до тех пор пока не сломана традиция",

( имеется в виду тысячелетняя традиция). Не знаешь, чему больше удивляться: тупости "не очень грамот­ной посредственности" (по определению Н.Н.Моисеева), полагаю­щей, что можно "сломать" одну из величайших мировых культур, или же наглости отравленного "синдромом самодостаточности" (опять-таки согласно характеристике Н.Н.Моисеева) недавнего правителя, по-прежнему жаждущего "лично" осуществить ломку тысячелетней "траектории" России. Действительно серьезные прогнозы. Теперь вернемся к теме, выраженной в названии главы. В нынешней экономической поли­тике нет, по существу, ни грана предвидения, и потому она заведомо ложна. Это настолько ясно, что в одном из устных заявлений, в которых подчас "выговаривается" больше, чем предполагалось, Гайдар сам признал чуждость этой политики абсолютному боль­шинству населения России. 27 декабря 1993 года он выступал в известной телевизионной программе "Момент истины" и на вопрос о том, какая доля населения России может реально участвовать в возглавляемой им тогда "реформе" и затем действовать в "реформированной" эконо­мике, четко ответил: 25 процентов. Тогда последовал вопрос о том, что же будет с остальными 75 процентами населения? Для них, как выяснилось, в условиях развитой рыночной экономики будет создана социальная защита (естественно напрашивались еще два вопроса: доживут ли 75 процентов населения до осуществления реформы и смогут ли обеспечить их жизнь "пригодные" для рыночной экономики 25 процентов? Но эти вопросы не были заданы.). Не буду произносить по поводу гайдаровских откровений него­дующих слов, которые просятся на язык, без сомнения, не только у меня. Важнее поставить две существеннейшие проблемы:

1)     возможно ли вообще создать в России рыночную экономику и

2) способна ли она обеспечить благоденствие?

Надо сказать, что это принципиально разные проблемы. Первая имеет в виду "производственные отношения", которые на опреде­ленном этапе развития складывались в любой стране, хотя и в существенно различных степени и форме; так, они имели место в дореволюционной России, но скорее в виде отдельных "островков", нежели как система, обнимающая страну в целом. Один из круп­нейших представителей русской экономической школы XX века - В.С.Немчинов (1894—1964) еще в 1920-х годах показал, что кре­стьяне, составлявшие к 1913 году более двух третей населения России, продавали всего лишь 14,7 процента производимого ими хлеба, а остальные 85,3 процента потребляли сами. В среднем крестьянское хозяйство поставляло на рынок менее 400 кг хлеба (то есть обеспечивало минимумом хлебного довольствия - 540 граммов в день -  всего двух едоков). А это значит, что для преобладающего большинства населения дореволюционной России рынок играл примерно такую же роль, как и в "коммунистиче­ской", где ведь крестьяне также продавали какую-то часть выра­щенного ими на приусадебных участках и полученного на "тру­додни". Разумеется, были в дореволюционной России крупные хозяй­ства, работавшие именно на рынок, но не забудем, что крестьяне и в 1905—1907, и тем более в 1917—1918 годах с большим энтузиазмом уничтожали их. Так что ликвидация рынка (в соб­ственном, точном смысле этого экономического феномена) — во всяком случае, рынка продовольствия — совершилась, если угодно, и по воле крестьянства, а не только коммунистов... Но допустим все же, что рыночная экономика в той или иной мере развивалась в России до 1917 года. Затем на семьдесят с лишним лет (три поколения!) ее развитие прервалось, ибо продол­жавшийся семь лет период НЭПа, в конце которого оказалось, что хлеба для рынка, товарного хлеба, в стране из-за отсутствия крупных хозяйств катастрофически мало (в 1928 году, еще до коллективизации, была введена карточная система), не отменяет основного хода дела. Но, начиная с 1989 года, появились идеологи, предлагавшие создать, так сказать, на пустом месте рыночную экономику. К этому призывали и западные эксперты. Но какие? В 1989 году один из крупнейших экономистов XX века Василий Леонтьев, начавший свой путь в той же русской школе, что и Василий Немчинов (которого Леонтьев хорошо знал и почитал), опублико­вал на Западе статью об экономических проблемах России, которую он незадолго до того посетил. Статья была перепечатана издавав­шейся тогда миллионным тиражом "Литературной газетой" (1 ноября 1989 г.). "Неправильно было бы считать, — выражал свою уверенность или хотя бы надежду этот корифей современной экономической

науки, — что Горбачев и его коллеги намерены ввести в России свободно развивающуюся капиталистическую экономику. Конечно, это невозможно, даже если кто-нибудь и хотел бы это сделать". Увы, полузнайкам — и туземным, и зарубежным — кажется возможным все, что ни придет в их перегруженные одним только самомнением мозги. В.Леонтьев, надо признать, опасался этого. Если бы, писал он там же, был отменен "контроль над ценами", это неизбежно вызвало бы "взрывной рост цен, лишив миллионы низкооплачи­ваемых трудящихся и пенсионеров возможности купить даже самое необходимое". А то, что в России произойдет чубайсовская "приватизация", выдающийся экономист даже и не предполагал. Василий Леонтьев не поведал о том, на каком основании стро­ится его прогноз, согласно которому никак невозможно ввести в России "свободно развивающуюся экономику", он просто высказал свое убеждение. Но есть в России экономист, ученик и сподвижник того же самого Немчинова, в контакте с которым формировались взгляды Леонтьева, — М.М.Голанский. Известность его (если сравнивать с не слезающими с телеэкрана полузнайками) минимальна. При­чины этого может выразительно прояснить следующий факт. В период застоя Марк Михайлович решился защищать диссертацию, но ее дали для "просмотра" уже и тогда "маститому" Павлу Буничу, который обнаружил в ней "немарксистские" идеи (что было, впрочем, справедливо) и отсоветовал представлять ее к защите. По всей вероятности, если бы Марк Михайлович защищал диссертацию сегодня, тот же Бунич заклеймил бы ее как "промарксистскую"... В последнее время Голанский издал (разумеется, мизерным тиражом) три прогнозирующих исследования: "Что нас ждет в 2015 году. Экономический прогноз против утопий" (1992), "Буду­щее мировой экономики и перспективы России. Современное ви­дение versus постулаты Маркса" (1994) и "Новые тенденции в мировой экономике и участь отставших стран" (1995). Здесь, конечно, немыслимо излагать содержание этих исследо­ваний. В связи с ними я вновь замечу, что мои суждения о современной экономической политике правомерны потому, что я основываюсь на трудах серьезных экономистов, которые дают возможность убедиться в полной несостоятельности господствую­щих полузнаек. Укажу только на две стороны содержания работ Голанского. Он неопровержимо показывает, что сама постановка вопроса о создании, о "строительстве" в России рыночной экономики в сущ­ности абсурдна. Ибо рыночная экономика (и в этом, кстати, одно из главнейших ее достоинств) есть саморазвивающаяся система, плод длительного "стихийного" становления. Ее (в отличие от "государственной" экономики) никак нельзя "построить", "орга­низовать" и т.п. Она либо есть, либо ее нет...

С другой стороны, Голанский путем сложного анализа (в том числе математического) убеждает, что в силу объективно-истори­ческих причин рыночная экономика, в сущности, исчерпала свои возможности и в обозримом будущем (речь идет об отрезке времени примерно в два десятилетия) во всем мире наступит эпоха госу­дарственной (в частности, строго планируемой) экономики. Это, кстати сказать, вовсе не означает, что рыночная экономика "хуже"; напротив, в целом ряде отношений она, если угодно, "лучше". Но ее близкое отмирание, согласно анализу Голанского, все же неиз­бежно. Выводы, к которым Голанский пришел на пути чисто эконо­мического исследования, были, между прочим, ранее предсказаны наиболее глубокими мыслителями Запада. Так, Арнольд Тойнби (отнюдь не марксист!) в 1970-х годах утверждал: "Я полагаю, что во всех индустриальных странах, в которых максимальная при­быль выступает как мотив производства, частнопредприниматель­ская система перестанет функционировать". (Цит. по кн.: Ю.Н.Се­менов. Социальная философия А.Тойнби. М., 1980. С. 186). В связи с этим особенно нелепо, что Гайдар ссылается в своей книжке на Тойнби, чья философия истории не имеет ничего общего с его убогой полунаукой. Выводы Голанского подтверждают и бесстрастные статистиче­ские сведения, которые приведены в изданной в 1991 году инсти­тутом США и Канады книге "США: государство и рынок". Со времени начала рузвельтовского "нового курса" государство заби­рало в свои руки и использовало в своих целях все возрастающую долю валового национального продукта. В 1929 году эта доля составляла всего 10 процентов, в 1948-м — 23, в 1967-м — 30, в 1987-м - - 38 процентов! А в западноевропейских странах уже сравнительно давно эта доля превысила 50 процентов; в Швеции она составляет более 70 (!) процентов ВНП.

Может возникнуть вопрос: почему же тогда множество запад­ных "экспертов" самым настоятельным образом призывают Россию к рыночной экономике и даже предоставляют или, в гораздо боль­шей мере, обещают предоставить ей кредиты под эту "программу"? Выше уже приводились точные слова действительно серьезного западного авторитета А. Шлезингера — о том, что утверждения о решающей роли рыночной экономики в достижениях США -это миф, пропагандируемый монополиями. Вполне вероятно, что многие из западных экспертов отдают себе отчет в том, что дей­ствительное создание рыночной экономики в России абсолютно невозможно (о чем сказал еще в 1989 году всеми уважаемый на Западе Василий Леонтьев). И задача Запада состоит в создании в России такого положения, при котором она — как и большинство стран мира — превратится в экономический придаток Запада, о чем со всей основательностью говорится в работах М. М. Голан­ского.

Но вернемся к вопросу о мифе, согласно которому рыночная экономика обеспечивает-де благоденствие страны. Ныне множество людей, так или иначе осведомленных об экономических достиже­ниях высокоразвитых стран и в то же время слушающих закли­нания телевизионных витий, мечтают: вот если бы у нас была рыночная экономика, как бы мы тогда жили! Уже говорилось, что даже Гайдар вынужден был заявить о "простом факте" (цитирую еще раз): "Большинство стран с рыноч­ной, капиталистической экономикой пребывает в жалком состоя­нии, застойной бедности. Они куда беднее, чем Россия" (имеется в виду, между прочим, Россия 1995-го, а не, скажем, 1985 года). И необходимо со всей ясностью понять, что сами по себе "производственные отношения" - будь то рыночная или, напро­тив, плановая, государственная экономика — не определяют уров­ня жизни (вопреки пропаганде ЦК КПСС или — в ином случае -капиталистических монополий). Между прочим, это хорошо показано в уже упомянутом труде Шлезингера "Циклы американской истории". Особенно важна в этом отношении проблема развития сельского хозяйства — основы основ человеческого существования, в сопоставлении с которой большинство других сфер экономики являются, строго говоря, не "обязательными".

Говоря о переломной ситуации в США конца 1920-х годов, Шлезингер констатирует: "Свободный рынок превратил к тому времени американское сельское хозяйство в арену периодических катастроф. За первые три десятилетия XX в. производительность труда в сельском хозяйстве увеличивалась менее чем на 1% в год". И в период правления Франклина Рузвельта сельское хозяйство было поставлено под мощный контроль государства. Перечислив целый ряд государственных мероприятий, Шлезингер опять-таки констатирует, что с тех пор "производительность труда в сельском хозяйстве увеличивалась на 5% в год" и в 1985 году в 13 раз превышала уровень 30-х годов! Он не скрывает, что государствен­ное управление сельским хозяйством в США (как и в СССР) "сопровождалось и негативными явлениями — например, разба­зариванием выделенных средств, неоправданно высокими преми­ями крупным производителям" и т. п., "но это было дело попра­вимое". Между прочим, большинство из тех, кто говорит сегодня об очень высоком уровне жизни в тех же США, не отдают себе отчета в том, что он сложился лишь в новейшее время, после Второй мировой войны. Так, в романах и кинофильмах, созданных в США в 1920—1930-х годах, предстает (если, конечно, их предметом не являлась жизнь миллионеров) весьма и весьма далекий от благо­денствия быт. И резкий рост уровня жизни, как убедительно показал Шлезингер, определялся деятельностью государства, а не частных предпринимателей. Вообще необходимо осознать, что роль государства в США -и в экономике, и в бытии страны в целом — по чисто идеологи­ческим причинам старались и стараются теперь (правда, уже из иных соображений) замалчивать. Ранее ее замалчивали для того,

чтобы не принизить заслуги государства в СССР, а ныне — ради преувеличения "заслуг" рыночной экономики. Но вот хотя бы эти цифры: в 1986 году государство США затратило на высшее образование и науку 75,1 млрд. долларов, а государство СССР в том же году на те же цели израсходовало всего 18,3 млрд. рублей... В государственном обеспечении успехов сельского хозяйства в США применяется более гибкая экономическая политика: вели­чину затрат определяет состояние этого хозяйства в данный момент (для СССР же характерны были заранее установленные затраты, что, конечно, не столь уж разумно). Так, государство США израс­ходовало на поддержку зерновых хозяйств, производящих пше­ницу и кукурузу, в 1986 году 26 млрд. долларов, а в 1989-м - всего 10 млрд. долларов. Однако и это, конечно, громадная сумма, которую едва ли когда-либо получали в год от государства зерновые хозяйства СССР! В свете этого особенно очевидна правота Шлезингера, утверж­дающего, что высокий уровень современного сельского хозяйства США обусловлен отнюдь не рыночной экономикой. Это тем более относится к сельскому хозяйству стран Западной Европы и Япо­нии, где роль государства еще более значительна. Однако, как уже сказано, и это еще не вся правда. Экономи­ческие успехи и США, и других высокоразвитых стран нельзя свести ни к рыночной экономике, ни к деятельности государства; речь должна идти о всей целостности бытия страны, в том числе и об ее вековой истории. Пытаться объяснить уровень жизни какой-либо вырванной из этой целостности стороной -  значит безнадежно упрощать реальность и, следовательно, сеять ложное понимание существа дела. Так, из уст полузнаек постоянно слышишь заявления о том, что нынешние достижения Японии определяются заимствованием рыночной экономики с Запада. Но это заведомая неправда. Она основана, во-первых, на глубоко невежественном представлении о "прежней" Японии, которая-де была "азиатски дикой", несовме­стимой с цивилизацией Запада страной. Между тем еще в XVII веке, когда грамотность в европейских странах была уделом немногих, Япония приближалась к всеобщей грамотности. И впол­не закономерно, например, что к концу XIX века Япония сумела создать первоклассный военный флот, чему, увы, как бы отказы­вались верить в тогдашней России — до Цусимского сражения... Точно так же и в США в 1941 году не верили, что Япония способна одним ударом уничтожить мощную военно-морскую базу Перл-Харбор, расположенную к тому же в шести с лишним тысячах километров от японских берегов... И в новейшем японском "эко­номическом чуде" раскрылся глубоко своеобразный потенциал тысячелетней цивилизации, а вовсе не результат какой-то "пере­садки" с Запада. Во-вторых, столь же невежественно представление, что-де эко­номическая (и политическая) жизнь современной Японии однотипна с западной. Широко известный политолог, американец япон­ского происхождения Френсис Фукуяма, обладающий возможно­стью в равной мере изучить оба сопоставляемых объекта, утвер­ждает, что Япония в действительности "преобразовала почти до неузнаваемости западный капитализм и политический либера­лизм... организация японской промышленности очень отличается от американской или европейской". Отмечу, что едва ли точна формула "преобразовала западный капитализм"; японцы, если уж на то пошло, преобразовали так или иначе собственную экономику. Мысль же о том, что, пересадив к себе западную экономику, японцы затем переделали ее "почти до неузнаваемости", искусст­венна и даже нелепа. Да и вообще можно ли видеть в японской экономике, где, например, играет громадную роль принцип пожиз­ненного найма рабочих на предприятие, какой-либо аналог запад­ного бытия? И еще одно чрезвычайно многозначительное явление: едва ли ни в любой серьезной работе о современной японской экономике сообщается о том, что в ходе ее создания совершалось возрождение, воскрешение вековых устоев японского бытия (в частности, буддийской этики).

 

Вместо заключения.

 

В Вологде живет замечательный поэт Ми­хаил Сопин, за плечами которого поистине драматическая судьба. Мальчиком его втянула в себя лавина войны, и он дошел в солдатских рядах почти до Берлина. А при Хрущеве он провел более пятнадцати лет в ГУЛАГе... Судьба Михаила Николаевича Сопина дает основания с особенным доверием воспринять его стихотворение "После боя", написанное сразу после августа 1991 года:

 

Бой глуше. Дальше. Стороной.

Я награжден безумной кликой —

Беззвучно плакать над страной

В период гласности великой...

К тому и шли. Мечту веков

Осуществив впервые в мире.

Дым разнесло. В державном тире

Ни белых, ни большевиков...

Мне, отшагавшему в строю,

Сценарий ясен: враг дал дёру.

Приспело время мародеру -

По душу смертную мою.

 

Стихотворение появилось в мартовском номере журнала "Наш современник" за 1992 год (то есть уже после пресловутого "осво­бождения цен"), но номер этот был сдан в набор еще 13 ноября 1991-го. И предвидение "сценария" поразительно. Ибо сегодня каждому беспристрастному уму ясно: то, что называют "реформой" (призванной-де "построить" рыночную экономику), реально означает именно и только мародерство. Это присвоение и распродажа созданного при прежней, убитой власти. Это присвоение и рас­продажа открытых и освоенных ранее нефтяных и газовых мес­торождений, заводов по производству алюминия и др. и их про­дукции. Да иного результата эта самая "реформа" и не могла иметь... Однако, как ни странно и прискорбно, призывы к рыночной экономике нередко звучат сегодня и из уст тех, кто не имеет отношения к властвующим мародерам, например новых коммуни­стов и действительных патриотов России. Правда, они, как пра­вило, подчеркивают, что речь идет о "регулируемом" (в частности, ради социальной защиты) рынке. А ведь, как показывает история западной экономики, регулирование рынка возможно лишь на достаточно высокой стадии его развития — уже хотя бы потому, что рынок может действительно сложиться только как нерегули­руемый, стихийный, саморазвивающийся. И предположение, со­гласно которому мы, мол, будем создавать рынок и одновременно вводить его в неукоснительные рамки, несостоятельно; ведь это все равно что совет объезжать скаковую лошадь с момента ее появления на свет... Теперь следует вернуться к тому, с чего началась эта глава, — к истории с "освобождением цен", итоги которого столь неудачно "прогнозировала" Пияшева. Я отметил, что наиболее существен не сам по себе дикий (в 5000 и более раз!) рост цен, но глубокий, не так уж очевидный характер этого роста. Ведь в чем истинная цель освобождения цен? В том, что они тем самым придут в соответствие с реальными затратами труда. Мера эта оправдана именно и только потому, что те или иные цены искусственно занижены или, напротив, завышены. В ре­зультате их освобождения одни из них, понятно, заметно вырастут, другие понизятся, третьи останутся без изменения. А между тем все вообще цены стали расти в более или менее одинаковой степени! А это значит, что в действительности совершалось вовсе не освобождение цен, а то же самое мародерство на развалинах прежней ценовой политики. Со всех сторон тогда кричали, что в "цивилизованном" мире, мол, все цены свободные, что жесткая ценовая политика — удел тоталитарных стран. И это было про­явлением либо дремучего невежества, либо зловредной лжи. Ибо дело обстоит прямо противоположным образом: как раз в совре­менных "цивилизованных", высокоразвитых странах, в отличие от слаборазвитых, осуществляется государственное регулирование цен. Чтобы полностью убедиться в этом, достаточно познакомиться с изданной в 1991 году книгой экономистов Е.Д.Чувилина и В.Г.Дмитриевой "Государственное регулирование и контроль цен в капиталистических странах", книгой, которая в значительной мере представляет собой беспристрастный справочник, основанный на соответствующих документах "цивилизованных" стран. И вы­ясняется, что, скажем, цены на сельскохозяйственные продукты

регулируются во всех этих странах и своевольное их завышение торговцами сурово карается.

В книге показано, что эта ценовая политика стала системати­ческой в годы после Второй мировой войны, но "правительства... продолжают и сейчас осуществлять контроль и регулирование цен товаров и услуг, имеющих особо важное значение для поддержания жизненного уровня населения". А "свобода цен" присуща только слаборазвитым, "нецивилизованным" странам, к уровню жизни которых и ведут Россию нынешние реформы... И будущее в свете всего вышеизложенного предстает как (уж воспользуюсь модным ныне словом) альтернатива: либо дорога в печальный сонм слаборазвитых стран, либо путь к существенно обновленной, но все же в своей основе продолжающей российскую традицию экономике; притом, говоря о традиции, я имею в виду более или менее непрерывную традицию, уходящую в глубь веков и так или иначе продолжавшуюся и после катаклизма революции. Тот же Гайдар в принципе прав, когда заявляет, что в центре бытия России "всегда был громадный магнит" государства, которое и "определяло траекторию российской истории". Другое дело, что он, вторя различным ненавистникам России, тупо призывает "сло­мать" эту тысячелетнюю траекторию и даже полагает (или хотя бы полагал), что она может быть сломана при его личном ("не очень грамотной посредственности", согласно верному определе­нию Н.Н.Моисеева) руководстве. Конечно же, "традиция" - не только в этой громадной роли государства; столь же существенна, например, и традиционная "общинность" или, если выразиться на послереволюционном язы­ке, "коллективизм", чуждый основному духу рыночной экономи­ки, и православная этика, глубоко вошедшая в души людей, и многое другое.

Василий Леонтьев в уже цитированной статье, где он утверж­дает, что рыночная экономика в России "невозможна", видит, по его словам, "идеальный результат" в системе, где "состязательный рыночный механизм функционирует под строгим контролем госу­дарства". Если конкретизировать эту программу, следует, как мне представляется, сказать, что верховным арбитром в таком "состя­зании" должен быть не сам рынок, а государство, исходящее из интересов страны, как это и стремилось (хоть и не всегда успешно) осуществить дореволюционное российское государство (что совер­шенно ясно из многих специальных исследований проблемы "го­сударство и промышленность в России"). То есть будущее России — не в рыночной экономике с государ­ственным регулированием, а в государственной экономике с ры­ночным состязанием (которое ранее было минимальным из-за отсутствия полноценной самостоятельности, особенно финансовой, предприятий и подменялось показухой соцсоревнования). В противном же случае Россия неизбежно окажется пассивным придатком экономики других стран, притом будет обречена на заведомо низкий уровень жизни, что убедительно показано в упомянутых работах М.М.Голанского (который к тому же убеди­тельно прогнозирует, что недалеко время, когда весь мир будет вынужден перейти к государственной в своей основе экономике). Словом, прожекты экономистов-полузнаек лишены действитель­ного предвидения и, следовательно, всецело ложны.

Это представление о действительно плодотворном будущем экономики России я изложил в беседах с одним из наиболее выдающихся нынешних предпринимателей — А.С.Паникиным, создавшим крупное текстильное дело (если пользоваться тради­ционным русским обозначением), которое уже имеет самое ши­рокое признание, и он выразил принципиальное согласие с таким прогнозом. В заключение я обращусь к одному из наиболее очевидных последствий так называемых "реформ", чтобы на вполне конкрет­ном материале выявить неспособность нынешних "реформаторов" к предвидению. Речь идет о торговле, или, чаще, перепродаже самых различных товаров, которой занята нынче очень значитель­ная часть населения. Гайдар в своей книжке сравнивает "два периода" - 1989— 1991 и 1992—1994 годы. В первом из них, как он пишет, идет "постоянный и безнадежный развал экономики", а во второй (надо, конечно, не забывать, что в ноябре 1991-го Гайдар воз­главил экономическую политику) "ситуация меняется" - де к луч­шему, ибо "коммерческой деятельностью смогли заняться не десятки, не сотни тысяч, а миллионы, десятки миллионов. Именно тут зародыш настоящего среднего класса". То же самое твердят и другие реформаторы. Люди, которые начали сознательную жизнь не раньше 1960-х годов (то есть те, кому сейчас меньше пятидесяти лет), могут поверить в этот "прогноз" уже хотя бы потому, что громадные скопища торгующих чем угодно соотечественников — совершенно "новое" в их глазах явление, как бы в самом деле открывающее путь к совершенно иному обществу. Однако для тех, кто, как и я, старше и не страдает провалами памяти, ничего нового в этой самой "коммерческой деятельности" нет. Начиная с 1943—1944 гг. на громадных отведенных для этого площадях и пустырях в Москве и Подмосковье -  и, конечно, во всех других городах страны -  развернулась торговля всеми возможными товарами. Особенно следует подчеркнуть, что с 1945 года весьма большую долю составляли — как и теперь — иностранные товары, приве­зенные из стран Европы и Азии, в которых побывали тогда миллионы военных и гражданских лиц; немало было даже и американских товаров, пришедших из мест соприкосновения со­юзных армий. Прочно вошли в тогдашний язык, став почти нарицательными, словечки "Тишинка" (просторная площадь ря­дом с Тишинским рынком) и "Малаховка" (пригородный поселок, где "коммерческая деятельность" разливалась едва ли ни на целом квадратном километре). Да, несмотря на тогдашний "тоталитаризм", вполне подобная нынешней широчайшая "коммерческая деятельность" стала уде­лом миллионов (кстати, и сам я — тогда школьник — в известной степени был в нее вовлечен). И объяснялось это, конечно же, "развалом экономики" в результате тяжелейшей войны. По мере же восстановления экономики "коммерческая деятельность" мил­лионов сама собой сокращалась, и примерно к 1956 году сошла на нет. И не может быть сомнения, что при условии восстановления экономики то же самое произойдет с нынешней вполне аналогич­ной "деятельностью", которая имеет целью не мифическое "созда­ние среднего класса", а элементарное выживание. Так что "предвидение" современных "реформаторов" совершен­но иллюзорно, а значит, всецело ложна сама их "программа". В сопоставлении уже давней, развернувшейся полвека назад "коммерческой деятельности" миллионов людей, порожденной раз­рушительной войной, и, с другой стороны, теперешней, вызванной "перестроечным" развалом экономики, нашел выражение типич­ный "метод" предвидения будущего (то есть реальных "итогов" сегодняшнего процесса - "разгула" торговли).  Уже на рубеже XVIII—XIX веков, когда человеческое мышле­ние прониклось духом историзма, осознанием коренных измене­ний общественной жизни во времени, складывается убеждение, что, именно изучая прошлое, возможно заглянуть в будущее. В сущности, это вообще единственный основательный метод предви­дения; попытка "просто" предсказывать грядущее (не исходя из изучения прошлого) неизбежно оборачивается пустым прожектер­ством. В связи с этим уместно обратиться к наследию гениального поэта философского склада -  Федора Тютчева. Несравненная глубина его поэтического творчества ныне общепризнана, но го­раздо менее освоено его историософское наследие, в котором он предстает как один из самых проникновенных мыслителей XIX века (я стремился доказать это в своей изданной в 1988 году и дважды затем переизданной книге "Тютчев"). Тютчев сумел задолго и с поразительной точностью предвидеть трагедию Крымской войны 1853—1856 гг., которая была неожи­данностью почти для всех, предсказал он и франко-прусскую войну 1870—1871 гг., и завершившую ее Парижскую коммуну, и т.п. С глубокой горечью воспринимая неспособность правящих лиц к предвидению последствий тех или иных политических шагов, Тютчев в 1868 году ставил вопрос: "... отчего в наших правитель­ственных людях, даже лучших из них... такая неимоверная, страшная несостоятельность?" И отвечал, обращаясь как бы не­посредственно к этим людям: "Вы все люди прекрасные, благона­меренные, даже хорошие патриоты, но всех вас плохо, очень плохо учили истории, и потому нет ни одного вопроса, который бы вы постигали в его историческом значении, с его исторически-непре­ложным характером... следовало бы сделать перечень таких вопросов... указывая на их глубокие, глубоко скрытые в исторической почве корни".

В начале Крымской войны Тютчев писал, что причиной ее полнейшей неожиданности для правящих кругов явилось "само­довольство официальной России, до такой степени утратившей смысл и чувство своей исторической традиции, что она не только не видела в Западе своего естественного и необходимого против­ника, но старалась только служить ему подкладкой" - то есть отсутствие предвидения объяснялось именно непониманием пред­шествующего хода истории.

Обращаясь к современной, сегодняшней ситуации, нельзя не сказать, что утрата смысла и чувства этой самой "исторической традиции" гораздо более разительна, чем в тютчевские времена; ведь возглавивший после Крымской войны российскую внешнюю пол­итику А.М.Горчаков (ближайшим советником которого стал именно Тютчев) самым решительным образом изменил курс. Но не буду развивать особую тему внешней политики. Более ясна, даже очевидна (хотя этого почти никто не видит) многозна­чительная проблема нынешнего и дореволюционного соотношения представительной и исполнительной власти в их понимании эко­номической политики. Современную Государственную думу постоянно сопоставляют с дореволюционной, но при этом как бы не замечают чрезвычайно существенного различия, даже прямой противоположности: та, дав­няя Дума была заведомо прогрессивней правительства, нынешняя же — явно консервативнее его (за исключением тех фракций, которые тесно связаны с правительством - - вплоть до присутствия в них бывших или наличных министров и вице-премьеров). Исполнитель­ная власть все снова и снова ставит вопрос о решительном "рефор­мировании" экономики, а Дума — продолжая линию предшество­вавшего ей Верховного Совета России — противится этому. И давно надо было бы понять следующее. Дума - при всех возможных оговорках - избиралась (как до 1917 года, так и теперь) страной, а исполнительная власть — весьма узкой группой лиц, которые с 1991 года оказались у руля в Москве. Важно еще учитывать, что до 1917 года правительство предпринимало нема­лые усилия для того, чтобы в Думу (а их было, как известно, четыре) прошло как можно меньше радикальных "прогрессистов", однако преобладающее большинство депутатов всякий раз было значительно "прогрессивнее", чем правительство. Но разразивша­яся в феврале 1917 года революция неопровержимо доказала, что именно Дума (а не правительство) действительно выражала волю страны или, по крайней мере, ее наиболее активных сил. И есть все основания полагать, что нынешнее неизменное про­тивостояние Верховного Совета и затем Государственной думы экономической политике исполнительной власти выражает волю страны, России, которая так или иначе сознает несостоятельность этой политики, заведомо не могущей привести к благоденствию, о чем я и стремился сказать.

 

СТАТЬЯ НАПИСАНА БОЛЕЕ 10 ЛЕТ НАЗАД!!!