на главную

 

ЛИТЕРАТУРА И МОДА

 

Каждый слышал, да и сам произносил выражения вро­де «модный роман», «модный поэт», «модное литературное течение» и т.п. Смысл их опять-таки каждому ясен: речь идет о литературных явлениях, вызывающих в данное время широчайший и особенный интерес, явлениях, о которых го­ворят «все». Далее, эти выражения несут в себе оценочный смысл: на них лежит более или менее очевидная печать сни­женной, подчас даже отрицательной оценки, в частности, они подразумевают, что интерес к этим явлениям имеет ско­ропреходящий, мимолетный характер. Легко заметить, что горячие поклонники «модного писателя» вовсе не склонны называть его так. Для поклонников их кумир предстает как один из лучших, крупнейших, талантливейших писателей современности; между тем в выражении «модный писа­тель» отчетливо слышно сомнение в серьезной обоснован­ности шума вокруг его имени или даже убеждение в том, что его успех вызван не высокой ценностью его творений, но поверхностными, побочными, случайными причинами.

Но что бы там ни говорили противники модного писателя, он все равно остается модным, он привлекает всеобщее внимание. Среди его читателей есть поклонни­ки, есть противники, есть «нейтральные», но так или ина­че его читают «все». И это, пожалуй, самое важное.

Понятие о «модном» в литературе сложилось у нас еще в XVIII веке. В эпоху Пушкина оно было уже очень широко распространено. И слова «модный писатель», по­стоянно употребляемые в тогдашней критике, имели то же самое значение, что и в наши дни. А между тем само явле­ние литературной моды за протекшие полтора столетия приобрело принципиально иное значение и для литерату­ры, и для самой жизни. Так, если сто пятьдесят лет назад в орбиту этой моды попадал весьма и весьма узкий круг людей (едва ли превышающий несколько тысяч), то ныне, в эпоху всеобщей грамотности и — шире — образованно­сти, в эпоху фантастического развития средств информа­ции, литературная мода становится достоянием миллионов.

Уже одно это ведет, без сомнения, к очень существен­ным последствиям, и проблема литературной моды при­обретает подлинно серьезное и острое значение.

Однако мы до сих пор удовлетворяемся тем самым общим и внешним понятием о литературной моде, кото­рое существовало и полтораста лет назад. Это, собствен­но, даже и не понятие в точном смысле, да и само слово «мода», столь часто употребляемое в критике, это не сколь­ко-нибудь солидный термин, а просто разговорно-бытовое выражение, несущее в себе привкус пренебрежения или даже издевки.

Критики употребляют слова «модный писатель» или «модный роман» преимущественно в ироничном или бран­ном смысле, обычно даже и не пытаясь подойти к делу се­рьезно.

Между тем, повторяю, проблема литературной моды весьма серьезна и существенна. Она, в частности, гораздо серьезнее проблемы моды в одежде (это, конечно, совсем иная проблема, но точки соприкосновения здесь имеют­ся). А ведь о моде в одежде в последние годы пишут у нас очень много и с полной серьезностью.

Ирония неуместна уже хотя бы потому, что «модны­ми писателями» были не только поверхностные, специаль­но работавшие «под моду» авторы, но и такие великие ху­дожники, как Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой, Че­хов. Мне могут возразить, что здесь речь шла вовсе не о модности в собственном смысле, а о широком признании гения, которое, в частности, не имеет временного, скороп­реходящего характера.

Однако история литературы — или, точнее, литера­турной моды — свидетельствует, что Пушкин имел широ­чайший успех только в молодые годы, а достигнув высшей зрелости, он явно «вышел из моды». В 1830-х годах был популярен такой стишок:

И Пушкин стал нам скучен,

И Пушкин надоел:

И стих его не звучен,

И гений охладел...

Аналогично обстоит дело и с Достоевским: он был «в моде» лишь в самом начале («Бедные люди») и в самом конце («Речь о Пушкине») своего творческого пути. В ос­тальное же время интерес к его произведениям был не так уж широк (за исключением только «Записок из Мертвого дома» — но здесь интерес привлекла острота самой темы).

Словом, проблема моды касается и величайших пи­сателей.Возможно, правда, такое возражение: речь должна идти в подобных случаях не о писателях, а только о чита­тельской массе, которая то капризно изменяет своим куми­рам, то опять возводит их на пьедестал. Писатели же идут по своей дороге, и их мало беспокоят капризы моды.Но и это совсем не так. Не подлежит сомнению, что широчайший (по тем временам) успех первых произведе­ний Пушкина и Достоевского имел для самих писателей громадное значение. Он дал им веру в себя и литературную смелость, они ощутили, как громко и властно звучат их голоса. Все это хорошо известно из их собственных признаний (как известно и то, что их тревожила подчас очень сильно - "потеря" широкого читателя). "Модная юность" сыграла, безусловно, очень значительную роль в их быстром и мощном становлении.

В 1824 году во время прогулки Пушкина около бастиона в окрестностях Одессы молодой офицер, рискуя карьерой, приказал произвести артиллерийский салют в честь опального поэта!Прапорщик Петр Григорьев за салют был посажен под арест (примеч. 1989 г. - В.К.).Разве не является здесь "модность" поэта в каком-то положительном и даже прекрасном свете? И разве стоит иронизировать над этим ревностным его поклонником?

Но модность может предстать и в прямо противоположном освещении. В середине 1830-х годов, как вспоминал позднее Полонский, "вся читающая Россия упивалась стихами Бенедиктова, он был в моде. Учителя гимназий в классах читали стихи его ученикам своим... приезжие из Петербурга молодые франты хвастались, что им удалось заучить только что написанные и еще нигде не напечатанные стихи Бенедиктова". Писатель-декабрист Николай Бестужев, увлеченный этой стихией общего восторга, восклицал в письме к брату: "Каков Бенедиктов!.. У него, к счастью нашей настоящей литературы, мыслей побольше, нежели у прошлого Пушкина (о нынешнем Пушкине и говорить, мол, нечего. - В.К.), а стихи звучат почти так же".Мы еще не говорили об особенной властности литературной моды, способной захватить людей как бы даже помимо их воли.

Возьмем несложный, но вполне уместный пример - успех песенки из нового фильма. За предельно короткий срок она облетает всю страну, ее напевают все (в том числе и те, которые не видели фильма), напевают, даже не желая того и подчас чертыхаясь - вот, мол, привязалась. И очень, очень многим она представляется безусловно лучшей из подобных песенок. Но проходит какое-то время - и ее с легкостью заменяет новая фаворитка..."Механизм" действия моды в литературе, конечно, гораздо более сложен и требует специального изучения. Нелегко понять, как могло случиться, что люди, которые еще недавно восхищались поэзией Пушкина, стали восхищаться отнюдь не лишенными талантливости и своеобразия, но все же никак не сопоставимыми с пушкинскими стихами Бенедиктова. Среди поклонников этого стихотворца было, в частности, немало крупных писателей.

Эти факты опровергают легкое и простое решение, согласно которому Пушкин и Бенедиктов имели успех у совсем разных людей, но, конечно, были и тогда люди, которые не "сменяли" Пушкина на Бенедиктова.Еще одно сопоставление: в начале XX века - неслыханный всероссийский триумф Чехова после исполнения в Художественном театре "Чайки" - триумф, рассказы о котором и сегодня воспринимаешь с волнением, а через какой-нибудь десяток лет - не менее массовый триумф Игоря Северянина, закончившийся уже в 1918 году избранием его "королем поэтов" России в набитой битком Большой аудитории Политехнического музея (Блок получил здесь ничтожное количество голосов). Игорь Северянин был, без сомнения, очень талантлив, но он целиком подчинил свои силы достижению "модного успеха" - и добился своего...

Чем же покоряет модное литературное явление? В первую очередь - обаянием безусловной новизны, "последнего слова" в литературе. Приобщаясь к "модному", люди испытывают радостное чувство того, что они идут в ногу с веком, не отстают от современности. Далее, когда мода уже охватила более или менее широкий круг читателей, она заражает самой своей массовостью: обратившись к модному произведению, читатель сознает, что он теперь причастен эстетическим переживаниям массы людей, он, например, может повести интересный литературный разговор со случайным собеседником, который, скорее всего, тоже уже вовлечен в новую моду. Одновременно сохраняется и чувство причастности кругу "посвященных" - тех, кто уже "читал" или хотя бы "слышал".

Можно сколько угодно издеваться над модой и «мод­никами», но мода представляет собою слишком серьезное и сложное явление, чтобы поколебаться от таких приемов.Совершенно ясно, например, что масса читателей — не «модников», а обыкновенных любителей книги — за­интересуется прежде всего книгой, о которой «говорят», которая вызвала «шум». Они прочтут ее уже хотя бы для того, чтобы включиться в общий разговор. И никакая брань не может их смутить, ибо они на опыте убеждаются, что у каждой моды всегда есть противники, которые — замечу в скобках — сами участвуют (и подчас очень весомо!) в ее создании. Да, мода нераздельно связана с ощущением новизны, сегодняшнего дня, современности. Это вообще едва ли не самое характерное или даже главное ее свойство. Когда она его совсем теряет, она умирает и сменяется другой модой.

Этому нисколько не противоречит тот факт, что «в моде» нередко оказываются писатели прошлого, ибо они в таких случаях как бы рождаются заново, ради вполне со­временного, сегодняшнего прочтения. Сейчас, например, в большой моде Достоевский, и те, кто впервые берет в руки его книгу, конечно же, стремятся прежде всего быть современными, не отстать от века.Есть люди, которые возмущены этой модой на Досто­евского; они видят в ней лишь дешевую сенсацию вокруг имени гениального художника. Но пусть даже для боль­шинства из тех, кто читает сейчас Достоевского, это толь­ко очередная мода — все равно, как я убежден, найдется достаточное количество читателей, для которых встреча с Достоевским станет настоящим событием и многое изме­нит в их эстетическом сознании, хотя они, быть может, и не взяли бы в руки его книги без воздействия моды. Влия­ние моды вполне может стать первым шагом на пути ис­тинного приобщения к литературе.

Словом, едва ли стоит вообще «отрицать» моду. Меж­ду прочим, это занятие даже и бессмысленно, ибо мода — неотъемлемое явление современной цивилизации. Отри­цать ее — значит в известной мере отрицать саму эту ци­вилизацию (некоторые, правда, склонны и к такому тоталь­ному отрицанию, но это уж, конечно, типичное донкихот­ство).Критик должен не бранить, а изучать модные явления литературы. И читателя он должен не отвращать от моды, а учить понимать ее. Вспомним гегелевский тезис: сво­бода — это осознанная необходимость. Если человек со­знает, почему данное явление модно, чем оно влечет его, он уже начинает освобождаться от власти моды. Тот же, кто просто бранит моду, сам, в сущности, находится в ее власти — пусть и «отрицательной».

Кстати сказать, совершенно неверно, что литератур­ная мода интересует только неразвитых читателей и так называемое просвещенное мещанство. В конце концов, каждому небезынтересно, что сейчас «в моде». Если при этом человек понимает, что он имеет дело с модными про­изведениями, если он знает и отличает от них подлинно значительные явления современной литературы — в его интересе к моде нет абсолютно ничего дурного. Ведь лю­бое модное явление все же как-то выражает современность. Так, например, не только Блок и Есенин, но и Северянин и Мариенгоф по-своему выражали современность.

Другое дело, если человек целиком и полностью ока­зывается во власти моды. Тогда для него ценным является все то, что модно. Ибо для моды вообще не существует подлинной ценности. Для нее ценно то, что ново, будь это глубокое художественное открытие или поверхностные кар­тинки жизни, истинная самобытность или искусственное оригинальничанье и кривлянье, совершенное владение сти­лем или словесные и ритмические выкрутасы и т.п.Человек, целиком попавший во власть моды, не ста­нет возвращаться к книге, которая была в моде год, десять лет, сто лет назад, не говоря уже о книгах, которые никогда не были модными.И это, пожалуй, хуже всего. Ибо при этом человек вообще теряет связь с литературой как таковой. Он вос­принимает только литературную моду.

Для ее восприятия не нужно глубокое вдумывание и вчувствование в какой-нибудь роман, драму, поэму — дос­таточно схватить внешние приметы модности в тематике и стиле произведения. Люди приобщаются к моде буквально «как бы резвяся и играя». Если восприятие литературы тре­бует более или менее сильного и активного напряжения ума и чувств, то восприятие литературной моды, в сущности, пассивно и не требует сколько-нибудь серьезных усилий. В частности, в своем подавляющем большинстве люди, зна­комясь с модным явлением, уже заранее так или иначе зна­ют, что оно модно, что его поэтому-то и надо воспринять. Этим, в частности, объясняется поразительная быстрота моды и ее распространения: количество ее адептов растет как снеж­ный ком.

Но, приучившись воспринимать только модное, че­ловек теряет желание, а затем и способность воспринимать литературу как таковую. Он не станет читать ни Пушкина, ни Толстого, ни Есенина, ни Шолохова, если они не ока­жутся в данный момент в моде. Но если это и произойдет, он воспримет в их творениях только внешние приметы, оказавшиеся в данный момент в моде.И в конечном счете такой человек начинает читать и ценить только «специально модные», созданные исключи­тельно ради успеха произведения, ибо в них черты моднос­ти заострены, ярко выражены, бросаются в глаза. Было, на­пример, немало молодых людей, которые, воспитав свой вкус на модных «юношеских» повестях второй половины 1950-х годов, могли действительно воспринимать прозу только этого типа (благо она публиковалась из месяца в ме­сяц). И на все возражения отвечали, что такая проза совре­менна, а они выше всего в искусстве ставят современность.

Мы уже говорили о том, что мода вырастает из пого­ни за новизной, за современностью. Но теперь пора ска­зать и о другом. Если всерьез разобраться в существе дела, модность имеет очень мало общего с современностью в истинном смысле слова.Да, мода так или иначе связана с современной жиз­нью и вбирает в себя те или иные тематические и стиле­вые черты современной литературы. Однако внутренняя ее суть определяется не этим, а отталкиванием от пред­шествующей моды, ее отрицанием. Для моды существен­на поэтому вовсе не современность в ее целостном и глу­бинном содержании, а какие-то внешние и отдельные ее приметы. И, естественно, современность отражается в ней поверхностно, односторонне, легковесно и в конечном сче­те искаженно.

Не менее важно другое. Современность в литературе отнюдь не представляет собой только изолированный момент «сегодняшнего дня». Она с необходимостью включает в себя прошлое, она есть продолжение, развитие векового исторического творчества. Она помнит все предшествую­щее, ибо «сегодня» в его истинном смысле нельзя понять вне этой памяти.

Мода, напротив, лишена историзма. Она беспамят­на, она как бы требует, чтобы ради нее было начисто забы­то все прошедшее. Отражая сегодняшний день, она отклю­чает его от исторических связей, хотя она нередко и обра­щается вместе с тем к какому-то периоду прошлого, также изолируя его от всего остального.Все это вполне объяснимо: история литературы пред­ставляет собой органическое развитие, а история моды — метания от одной крайности к другой.

Скажем, лет десять назад было модно воспевать «ра­кеты», противопоставляя их «телегам» как символу отста­лости и провинциальности. Ныне в моде как раз обратное, и поэты, грозно нападавшие на всякого рода «телеги», те­перь сами превращают их в символы «исконности», «есте­ственности» и т.п.Помню, как в свое время один модный поэт прямо-таки гневно говорил о сапогах, представив их как некое воплощение косности и старья. Он не предвидел, что мода сделает крутой вираж, «русские сапожки» наденут самые элегантные женщины мира, и ему как человеку, не могу­щему отставать от моды, придется воспеть эти сапожки...

Или другой пример. Лет десять назад в модную прозу властно вторгся специфический «молодежный жаргон». Несмотря на все протесты критиков и языковедов, он зах­ватывал все более широкие области. Могло показаться, что литература уже не может обойтись без него. И что же? В сегодняшней прозе нелегко отыскать следы этого модного поветрия. А писатели, создавшие его, либо уже забыты, либо пишут совсем по-другому.«Метод» моды заключается в том, что какая-либо чер­та, какое-либо явление современности искусственно раз­дувается и затмевает все остальные. Так, модная на рубе­же 50-60-х годов проза создавала впечатление, что вся молодежь страны говорит на характерном «жаргоне» — и, конечно, не только говорит, но и мыслит, и ведет себя соот­ветственно.И читатели, верившие в то, что перед ними не просто модная, а современная проза вообще, начинали видеть всю жизнь в этом свете — то есть подменяли реальное бытие в его истинном богатстве сегодняшней литературной модой.

В конечном счете восприятие литературы сводится для таких читателей к восприятию характерных черт сменяю­щих друг друга модных писателей.Именно этим и определяется духовная жизнь тех, кто целиком оказался во власти моды. Таких людей хорошо изоб­разил Александр Блок в своем очерке «Русские денди» (1918). Герой очерка говорит: «Мы знаем всех наизусть — Сологу­ба, Бальмонта, Игоря Северянина, Маяковского, — но все это уже пресно; все это кончено; теперь, кажется, будет мода на Эренбурга... Мы—пустые, совершенно пустые». Да, пол­ное погружение в моду именно опустошает души.Но это, конечно, крайнее выражение власти моды. Большинство людей, попадающих под ее воздействие, да­леки от подобных крайностей. Широко распространено другое последствие увлечения модой: человек лишается способности отличать подлинно значительные произведе­ния от заурядных, но модных. Любое модное явление ка­жется очень значительным — ведь им увлечены все, вок­руг него столько разговоров и эмоций!

С другой стороны, произведения, в которых отдель­ные приметы современности выражены в утрированной, эффектной форме, сплошь и радом затмевают произведе­ния, воплощающие глубокий и цельный смысл современ­ности, но лишенные этой внешней и чаще всего дешевой эффектности.Показать, что в литературе подлинно современно, а что всего лишь модно, — в этом, очевидно, и состоит в данном случае главная задача критики. Но задача эта очень трудна. Никак нельзя, в частности, просто отбросить «мод­ное»; необходимо показать, почему оно модно. Брань, как уже говорилась, тут может только помешать, только испор­тить все дело. Необходимо показать, как родилась та или иная мода, — а это необычайно сложная задача. Типичные в подобных случаях ссылки на «мещанские вкусы», «по­иски сенсаций» и т.п. редко что-либо объясняют.

Надо, например, решить очень существенный воп­рос — а как же зарождается мода? Кто выступает в роли ее «законодателей»? Ответить на этот вопрос трудно, ибо речь идет о самых различных конкретных ситуациях. Иногда мода возникает в литературных кругах; иногда, напротив, в дале­кой от них среде (так было, например, с модой на Игоря Северянина). Большую роль в утверждении моды играет активная часть молодежи, которая ищет в литературе преж­де всего новизны, призванной выразить новизну самой этой молодежи. Так, громадный успех стихов Бенедиктова во многом связан с исканиями тогдашней молодежи, стремив­шейся утвердить в литературе новое, свое собственное сло­во. Бенедиктовым страстно увлекались, в частности, все тогдашние молодые писатели, поэты — и Некрасов, и Фет, и Тургенев, и Аполлон Григорьев, и Полонский.

Между прочим, процессы рождения и развития лите­ратурной моды широко исследованы в работах представи­телей известной литературоведческой школы 1910-1920-х годов — ОПОЯЗ (Общество изучения поэтическо­го языка). Эта школа, на мой взгляд, вообще занималась изучением не столько литературы как таковой, сколько вырастающей на ее почве литературной моды. Рассмотрен­ные с этой точки зрения опоязовские работы представля­ют очень большой интерес и помогают многое понять.Рождение той или иной литературной моды может быть связано с самыми разными факторами. Одно произ­ведение становится модным потому, что оно касается ка­кой-нибудь острой социально-политической проблемы, другое, напротив, потому, что уходит в неосвоенные сфе­ры интимной жизни; одно поражает новизной своей темы, другое — новизной стиля. Большую роль играет здесь и самая форма отношения автора к читателю — иногда по­беждает мягкая, доверительная интонация, иногда, наобо­рот, надменное эпатирование. Точно так же могут иметь успех тон «учительный» и панибратский, ломкий юношес­кий голос и искусственно созданный голос умудренной зре­лости, сугубая усложненность образа и предельная его эле­ментарность и т.д. и т.п.

В то же время для моды не имеет существенного зна­чения художественная ценность произведения в ее высо­ком и непреходящем смысле. В данном случае ценна как раз сама по себе модность. Мода способна как бы уравнять великого и заурядного писателя, истинное искусство и игру

в искусство... Так, скажем, десять лет назад, на рубеже 1950-1960-х годов оказались в моде такие совершенно разные по своему уровню, художественным принципам и направлению поэты, как Э.Асадов, Б.Ахмадулина, А.Ахма­това, Е.Винокуров, А.Вознесенский, Евг.Евтушенко, Н.За­болоцкий, Р.Казакова, И.Кобзев, Л.Мартынов, Н.Матвеева, Б.Окуджава, Б.Пастернак, Б.Слуцкий, В.Федоров, В.Фир-сов, В.Цыбин и другие.Все они привлекли весьма широкое читательское вни­мание, хотя, конечно, не одинаково широкое, ибо в моде с этой точки зрения есть свои градации. Так, скажем, Е.Ви­нокуров в то время имел меньший успех, чем Э.Асадов, но явно больший, чем Н. Заболоцкий, который точно опреде­лял в 1957 году свое место в читательском внимании:

...известный поэт,

Хоть любимый не всеми

И понятый также не всеми...

То, что «модных» поэтов появилось тогда так много, не удивляет, ибо сами стихи вообще оказались в это вре­мя в моде. Скорее может удивить пестрота этого перечня имен — в нем, кажется, невозможно установить хоть ка­кой-либо порядок...Однако взгляд на развитие литературной моды убеж­дает, что дело сплошь и рядом обстоит именно так. Вот, например, перечень модных поэтов рубежа 1820-1830-х годов (этот перечень можно почерпнуть из многих крити­ческих статей того времени — в частности, из общеизвес­тных «Литературных мечтаний» Белинского): Е.Боратын­ский, П.Вяземский, Ф.Глинка, Д.Давыдов, М.Деларю, А.Дельвиг, В.Жуковский, А.Измайлов, И.Козлов, Д.Озно-бишин, А.Пушкин, А.Подолинский, С.Раич, В.Туманский, С.Шевырев, А.А.Шишков, Н.Языков и другие. Картина также достаточно пестрая...

Но вернемся к современности. Я предвижу одно воз­ражение, касающееся уже поставленной выше проблемы. Мне могут сказать, что названные мною «модные» поэты имели успех в совсем разных кругах. Однако я убеж­ден, что это верно лишь по отношению к сравнительно не­большой, наиболее активной части читателей или даже, точнее, по отношению к «законодателям моды», к тем, кто ее «создавал». Мода на тех или иных названных поэтов дей­ствительно зародилась в совершенно различных кругах, но, «войдя в моду», они стали, так сказать, общим достояни­ем.

Мне неоднократно доводилось устраивать несложные анкетные опросы в аудиториях — главным образом, сту­денческих — различных городов страны. Я предлагал каж­дому из присутствующих составить перечень имен люби­мейших современных поэтов, и на переданных мне лист­ках то и дело оказывались рядом имена, которые явно не­совместимы с точки зрения «законодателей моды»: скажем, Э.Асадов и А.Вознесенский, А.Ахматова и Р.Казакова, Евг.Евтушенко и В.Фирсов, Н.Заболоцкий и И.Кобзев, Б.Слуцкий и В.Федоров и т.п. Кстати сказать, подобные же сочетания модных имен часто встречались мне и в опубликованных письмах чита­телей.

Уже говорилось, что литературное явление может ока­заться в моде по самым различным причинам. Но когда оно уже попало в поле тяготения моды, происходит своего рода нивелировка. Главное, что данное явление модно, остальное — это уже второстепенные моменты.Конечно, очень многие из поклонников Пушкина или Чехова воспринимали их произведения поверхностно — прежде всего как модные явления. И тем не менее они при­касались к великому творчеству, и это чаще всего не могло пройти бесследно.В то же время мода не может не тревожить или даже возмущать, когда огромные массы молодежи упиваются по­средственной или просто халтурной беллетристикой, ко­торая неизбежно развращает умы, души, эстетический

Это, разумеется, вовсе не значит, что читатели склон­ны вообще бездумно принимать любого модного поэта. И все же воздействие моды — чрезвычайно сильная и власт­ная стихия. В этой статье я, конечно, и не пытаюсь опреде­лить ее природу — для этого нужны солидные научные ис­следования. Я стремился только обратить внимание на пер­востепенную важность и сугубую сложность проблемы литературной моды. И все же необходимо хотя бы в двух словах ответить на вопрос: литературная мода — плохо это или хорошо?Я полагаю, что сама по себе мода — это не плохо и не хорошо: она просто существует, как существует, скажем, цивилизация вообще. Она представляет собою необходи­мое явление современной жизни, причем явление очень значительное, так сказать, и по своему объему, и по силе воздействия на людей. Словом, отрицание моды как тако­вой — это пассеизм, это безоговорочное, фанатическое предпочтение прошлого.

Я не могу сетовать на моду, если она подвигает неве­домого офицера, рискуя карьерой, встречать салютом мо­лодого Пушкина, — ибо как еще должна была встречать его Россия?! Я готов восхищаться модой, когда вся читаю­щая Россия с упоением обращается к Чехову, который, кста­ти, долгие годы был уверен, что его творчество не способ­но «пьянить и порабощать»...Но на мой взгляд, критик должен всегда стоять выше моды — даже если речь идет о моде на действительно вы­дающегося писателя.Моду необходимо изучать, необходимо проникать в механику ее формирования и воздействия. Правда, сейчас эта механика связана с такими явлениями, которые далеки от литературы в собственном смысле, — прежде всего со средствами массовой информации. Попав — иногда даже по какой-то случайной причине — в определенный канал этой информации, слово писателя способно разрастись до невероятных размеров; выражаясь метафорически, кома­риный писк может превратиться в раскаты грома. И писа­тель быстро уверяет себя в том, что это его собственный голос сотрясает небесные своды...

Мне представляется, что сейчас, как никогда, необхо­димо глубокое осознание процессов, совершающихся в литературе, всестороннее самосознание литературы. И одна из очень важных задач в этом ряду — осознание сущности литературной моды.