МАРКИЗ ДЕ КЮСТИН КАК ВОСХИЩЕННЫЙ СОЗЕРЦАТЕЛЬ РОССИИ

 

Это заглавие будет, без сомнения, воспринято многими читате­лями как нарочитый выверт мысли, ибо кюстиновская книга «Рос­сия в 1839 году» считается одним из наиболее «негативных» либо даже вообще самым «уничижающим» сочинением о нашей стране (именно поэтому нашлись «радетели», выпустившие в 1990 году три ее издания общим тиражом аж 700 000 (!) экземпляров). Но, во-первых, я употребил в заглавии слово «созерцатель», а не, допустим, «истолкователь», то есть речь пойдет о непосредственных впечатлениях Кюстина, а не об его умозаключениях. А во-вторых, личный, собственный «негативизм» этого фран­цузского путешественника в отношении России сильно преувели­чен; в частности, сочинения множества русских авторов содержат более и даже гораздо более резкие суждения о собственной стране, нежели ставшая своего рода символом «антирусскости» кюстинов­ская книга (которую, впрочем, лишь очень незначительное количество людей современной России читало в полном виде; но об этом — ниже). В высшей степени характерно, что в начале этой книги дано из­ложение разговоров с русским аристократом, встреченным Кюстином на пароходе по пути в Петербург и всячески обличавшим и вы­смеивавшим свою страну. Это был весьма известный в то время дипломат и литератор князь П.Б. Козловский (1783—1840); имеются также сведения, что Кюстин вложил в его уста и те или иные высказывания, услышан­ные им ранее в беседе (в Германии) с видным общественным деяте­лем и публицистом А. И. Тургеневым, также весьма и весьма крити­чески судившим о своей родине.И изложение Кюстином взглядов этих русских людей в ряде от­ношений «превосходит» его собственные обличения России...* Стоит, впрочем, сразу же оговорить, что многие утверждения Козловского или Тургенева являли собой не объективные характе­ристики бытия России, а продиктованные определенной (радикаль­но критической) идеологической направленностью «толкования». Например, стремясь продемонстрировать, так сказать, изначальное ничтожество своей страны, собеседник Кюстина заявил, что в древ­ние времена «скандинавы послали к славянам, в ту пору ведшим со­всем дикое существование, своих вождей, которые стали княжить в Новгороде Великом и Киеве под именем варягов... Варяги, прини­маемые за неких полубогов, приобщили русских кочевников к циви­лизации», явившись «первыми русскими князьями», то есть, в част­ности, создали государство для этих «совсем диких» русских. Между тем в историческом факте взаимодействия германцев-скандинавов и славян-русских на деле выразилось не ничтожество последних, а всеобщая закономерность, которую уместно сформу­лировать, пользуясь многосмысленными и глубокими понятиями, выработанными в духовном творчестве М. М. Бахтина: история мира по своей истинной сути есть не сумма самодовлеющих «моно­логов» народов, но осуществляющийся как в духовной, так и в прак­тической сферах «диалог» народов. И если эту неизбежную «диалогичность» истории народов толковать как нечто их принижающее, французский народ предстанет явно в «худшем» свете, чем русский. Ибо этот первоначально кельтский народ, называвшийся галлами, утратил свой «природный» язык под мощным воздействием завое­вавших его римлян и стал уже не кельтским, но романским, а затем его государство и даже само его «новое» имя дали ему опять-таки за­воевавшие его (а не «призванные» — как германцы-варяги на Русь) германцы-франки! Словом, Кюстин, увлеченный «подброшенной» ему русскими негативистами сугубо тенденциозной идеологемой о варягах, не за­думался о том, что подобный «подход», примененный к истории не русского, а его собственного народа, даст намного более прискорб­ный результат (ведь при таком «подходе» получается, что даже и язык предки Кюстина получили от другого, чужого народа — в виде так называемой народной латыни...) Можно бы вполне аргументировано показать, что большинст­во кюстиновских обличений России основывается на подобного рода идеологемах, а не на конкретно-историческом осмыслении ре­ального положения вещей.

Но сегодня уже нет нужды в таком разбо­ре предпринятой французским путешественником «критики» Рос­сии, ибо пять лет назад было опубликовано превосходное исследова­ние Ксении Мяло «Хождение к варварам, или Вечное путешествие маркиза де Кюстина» (см. журнал «Россия. XXI», 1994, 3—5), в кото­ром впервые с полнейшей убедительностью раскрыта суть «методо­логии» этого знаменитого сочинения. Сошлюсь на одну выразительную деталь из исследования Ксе­нии Мяло. Речь идет об очередном из многочисленных изданий книги Кюстина, вышедшем в 1989 году в переводе на английский язык с предисловием историка Д. Бурстина, который, в частности, заявил: «Эта книга является блистательным образцом древнего жанра, столь же древнего, что и Геродот»**.

Бурстин, метко констати­рует Мяло, «похоже, и не подозревает, до какой степени точно опре­деляет тем самым... суть книги де Кюстина... Ибо именно Геродо­том были впервые нарисованы впечатляющие картины варварских скифских пространств... Именно у Геродота... получил пластическое воплощение, оставшись своего рода вечным эталоном, комплекс Ев­ропы перед лицом «Азии» как угрожающий самим ее (Европы) осно­ваниям...» И К. Г. Мяло показывает, что в подоснове нарисованного Кюстином негативного образа России лежит созданный почти двумя с половиной тысячелетиями ранее геродотовский - чисто мифотворческий - образ, который то и дело заслоняет собой реальную страну; так, например, в точном соответствии с Геродотом, Кюстин утверж­дает, что-де в России «море (Балтийское. — В. К.) свободно ото льда едва лишь в течение трех месяцев»... Добавлю от себя, что в ряде «зарисовок» Кюстина жители Рос­сии - опять-таки в соответствии с Геродотом - словно бы обнару­живают готовность к антропофагии: «...входит человек, весь в поту и в крови... Узкий рот, открываясь, обнажил белые, но острые и ред­кие зубы; то была пасть пантеры...» (I, 321) ***

Казалось бы, перед нами индивидуальная характеристика; однако в другом месте, рисуя облик людей, как он определяет, «из глубины России», Кюстин утверждает, что у всех них «ослепительно белые зубы... остротой своей напоминающие клыки тигра...» (I, 150). Впрочем, как уже сказано, масштабный и в то же время тща­тельный анализ кюстиновской - восходящей к геродотовской - «мифологемы» о России читатель найдет в труде К. Г. Мяло. Осо­бенно существенно, что Ксения Григорьевна справедливо рассмат­ривает книгу Кюстина не столько как антирусскую, сколько как ру­софобскую в точном, буквальном значении этого слова, - то есть книгу, продиктованную «фобией», страхом перед Россией, которая - де жаждет завоевать весь остальной мир и - что наиболее важно - в самом деле, способна это совершить, о чем многократно и подчас с предельной тревогой вещает француз... И именно русофобской, а не антирусской основой кюстинов­ской книги объясняется ее беспрецедентная популярность на Запа­де. В 1951 году, в острый период «холодной войны», ее сокращен­ный перевод был издан в США с предисловием тогдашнего директо­ра ЦРУ Беделла Смита, который заявил, что «книга может быть названа лучшим произведением, когда-либо написанным о Совет­ском Союзе» (именно о Советском Союзе! - отметила, цитируя эти слова, К. Мяло). При истинно внимательном восприятии книги Кюстина любой читатель может убедиться, что рассуждения о российских «деспотиз­ме», «рабстве», «варварстве» и т.п. имеют своей главной целью не обличение и поношение страны (хотя обычно именно так и воспри­нимаются эти рассуждения, - но именно из-за недостаточной вни­мательности); в этих и подобных «качествах» России Кюстин усмат­ривает - и не раз прямо и ясно говорит об этом - одну из основ ее уникальной мощи. Так, например, рассуждая о «жертвах» русского самодержавия - и притом, надо сказать, крайне преувеличивая их количество, - он заключает (и это в его глазах - главная сторона дела): «Если мерить величие цели количеством жертв, то нации этой, бесспорно, нельзя не предсказать господства над всем миром»

(I, 375). Но «негативные» качества России - это, с точки зрения Кюсти­на, все же, как сказано, только одна из основ ее мощи; не менее важны в этом отношении и ее вполне «позитивные» качества. В пре­дисловии к книге Кюстин утверждает: «...многое в России восхища­ло меня», «никто более меня не был потрясен величием их (рус­ских. - В. К.) нации и ее политической значительностью. Мысли о высоком предназначении этого народа, последним явившегося на старом театре мира, не оставляли меня...» (I, 19). Если бы не было этого потрясения величием нации, не возникла бы и острейшая русофобия... Ведь вообще-то Кюстин с полным пре­небрежением относился к народам, которые он не считал истинно «европейскими». Так, он недвусмысленно писал: «Финны, обитаю­щие по соседству с русской столицей... по сей день остаются... пол­ными дикарями... Нация эта безлика» (I, 19). Этот текст действительно всецело «антифинский». Кюстин не знал, да, вероятно, и не желал знать, что пишет эти «европейско-ра-систские» фразы о заслуживающем глубочайшего уважения народе, который, например, создал одно из самых великолепных эпических творений мира - «Калевалу» (за четыре года до кюстиновского путешествия Элиас Лёнрот издал ее письменную обработку). Но Кюстин высказывается примерно в том же духе и о других живу­щих восточное основной территории Европы народах, - исключая один только русский, которым он многократно так или иначе восхи­щается... Ксения Мяло, естественно, обращает внимание и на «позитив­ную» сторону кюстиновских высказываний о русских, упоминая, например, что «Кюстин говорит о несомненной одаренности рус­ских (называя их даже «цветом человеческой расы»), о мощном, ощущаемом им потенциале страны» и т.д. Но, по ее словам, любые, в том числе и вполне «позитивные», качества России «воспринима­ются (Кюстином. - В. К.) не сами по себе, но как проявление все той же изначальной, порочной и враждебной сущности России и даже некой ее метафизической небытийности»... Вот этот - и, подчеркну, единственный - элемент в исследова­нии Ксении Григорьевны я считаю необходимым уточнить. Во-первых, мысль о «небытийности» России - в сравнении с Европой, да и с собственно Азией - присуща так или иначе истин­ному русскому самосознанию (достаточно напомнить тютчевское: «В Россию можно только верить»).

Во-вторых, многие позитивные качества России, о которых го­ворит Кюстин, он вовсе не воспринимает как «порочные». Другое дело - «враждебные». Русофобия, страх перед Россией, пронизы­вающий книгу француза, определяется, повторю, отнюдь не только негативными качествами описываемой им страны, но и не в мень­шей - или даже большей - степени восхищающими его качествами. Когда Кюстин в процитированной только что фразе утверждает, что «никто более меня не был потрясен величием их (русских. - В. К.) нации», он говорит правду (если, конечно, иметь в виду только предшествовавших ему иностранных авторов, посетивших Россию). К сожалению, почти все современные русские читатели его книги знают ее по двум очень значительно сокращенным и отчасти кратко «пересказывающим» изданиям, подготовленным еще в 1910 и 1930 годах отнюдь не «русофилами». Уже говорилось, что эти «сур­рогаты» были переизданы в 1990 году общим тиражом 700 000 экзем­пляров, а вышедший в свет в 1996 году полный перевод «России в 1839 году» издан в количестве всего лишь 5100 экземпляров... И, как справедливо сказано в приложенной к этому аутентичному изданию статье, «авторы «дайджестов», выбирая из Кюстина самые хлест­кие, самые «антирусские» пассажи, превращали его книгу в пам­флет» (I, 383). Правда, кюстиновское сочинение, если иметь в виду преобладающее большинство его страниц, являет собой все же не что иное, как памфлет, но местами оно нежданно превращается в настоящий панегирик (это, о чем уже шла речь, отнюдь не противоречит кюсти­новской русофобии, ибо потенциальный «завоеватель мира» дейст­вительно опасен, если он обладает подлинной значительностью и тем более - как не раз утверждает Кюстин - «величием»). Между прочим, отдельные - хоть и немногие - элементы кни­ги, в которых выражалось восхищение и даже «потрясение» Россией, содержатся и в тех «дайджестах», о которых упомянуто, но для обна­ружения этих элементов в тенденциозно отобранных частях текста кюстиновской книги потребна особенная чуткость. Более трети века назад литературовед Елена Ермилова и, вслед за нею, поэт Анатолий Передреев обратили внимание на несколько поистине высочайших «оценок» России, сохранившихся даже в монтаже «самых хлестких» цитат из кюстиновской книги. Так, на стр. 32 издания 1910 года приведены слова Кюстина о том, что основная территория в России имеет вид «последней степе­ни плоскости и обнаженности», но тут же сказано: «От края до края своих равнин, от берега до берега своих морей, Россия внимает голо­су Бога, которого ничто не заглушает...» То есть французский русо­фоб перекликается с созданным двенадцатью годами позднее тют­чевским «Эти бедные селенья...»! Это место книги особенно существенно потому, что Кюстин по­стоянно утверждает верховное и основополагающее значение рели­гии в человеческом бытии. Правда, в своих «идеологических» рас­суждениях он третировал русское Православие как дурной «плод схизмы» и даже как «язычество», но это, как видим, не смогло поме­шать впечатлению «открытости» России Богу, волей-неволей выра­женном в цитированной фразе... А из «России в 1839 году» в ее полном виде нетрудно отобрать многочисленные фрагменты, которые составят небольшой по объе­му (в сравнении с книгой в целом), но очень весомый по своему смыслу текст, демонстрирующий кюстиновское восхищение и - более того - восторженное потрясение, вызванное созерцанием России и русских людей. Еще раз повторю, что эти восхищение и потрясение не только не свели к нулю, а, напротив, как бы удвоили кюстиновскую русофобию - то есть страх перед безмерным могуще­ством России.

Он утверждает, например: «Русский народ безмерно ловок: ведь эта людская раса... оказалась вытолкнута к самому полюсу... Тот, кто сумел бы глубже проникнуть в промыслы Провидения, возможно, пришел бы к выводу, что война со стихиями есть суровое испыта­ние, которому Господь пожелал подвергнуть эту нацию-избранницу, дабы однажды вознести ее над многими иными» (I, 237). Ксения Мяло раскрывает современное - или хотя бы недав­нее - значение кюстиновских «страхов», говоря об издании его книги на английском языке в 1989 году (в 1990-м, кстати сказать, вышло и новое французское ее издание), которому предпосланы следующие «пояснения». Кюстин, мол, «угадал тысячелетие позади и столетие впереди своего времени... Кюстин может излечить нашу политическую близорукость... Его вдохновенный и красноречивый рассказ напоминает нам, что под покрывалом СССР (в 1989 году сей феномен еще существовал. - В. К.) все еще скрывается Россия - наследница Империи Царей». И другое пояснение к тому же изда­нию 1989 года: «За и под новостями из Советского Союза и за экста­зом гласности покоится Вечная Россия... простирается крупнейшая нация на земле, раскинувшаяся на два континента». Кюстин писал полтора с лишним столетия назад: «Нужно приехать в Россию, чтобы воочию увидеть результат этого ужасающего соединения ев­ропейского ума и науки с духом Азии...» (I, 221). Тот текст, который можно составить из восхищенных и потря­сенных высказываний Кюстина о России (это был бы иной «дайд­жест», противостоящий тем, которые изданы колоссальными тира­жами), затронет в сущности все стороны и грани ее бытия - от ос­военного русскими беспредельного пространства до созданного ими искусства, от крестьян, живущих «во глубине России», до петербург­ских аристократов. Правда, поскольку Кюстин не знал русского языка, а переводы на французский были тогда немногочисленными и несовершенны­ми, он не имел понятия об одном из основных творений России - ее литературе; его суждения о Пушкине и Лермонтове, исходящие, в основном, из разного рода «слухов», не представляют сколько-ни­будь существенного интереса. Но вот его впечатления от русской церковной музыки: «Суровость восточного обряда благоприятствует искусству; цер­ковное пение звучит у русских очень просто, но поистине божест­венно*****.

Мне казалось, что я слышу, как бьются вдали шестьдесят миллионов сердец - живой оркестр, негромко вторящий торжест­венной песне священнослужителей... Я могу сравнить это пение... только с ******,

исполняемым в Страстную неделю в Сикстин­ской капелле в Риме... Любителю искусств стоит приехать в Петер­бург уже ради одного русского церковного пения... самые сложные мелодии исполняются здесь с глубоким чувством, чудесным мастер­ством и восхитительной слаженностью» (I, 172). Подобные фрагменты из книги Кюстина, воплотившие в себе его восхищение Россией, могли бы, как уже сказано, составить не­большую книжку, которую, - если ее издать без имени автора, - сочли бы заведомо «антикюстиновской», ибо многие русские люди уверены, что общеизвестный маркиз не нашел в их стране ровно ни­чего достойного восхищения...

Между тем сам Кюстин в одном месте своей книги как бы рас­крывает «секрет» своей русофобии, говоря о Петербурге: «...невоз­можно без восторга созерцать (именно созерцать, а не тенденциозно истолковывать. - В. К.) этот город, возникший из моря по приказу человека и живущий в постоянной борьбе со льдами и водой... даже тот, кто не восхищается им, его боится - а от страха недалеко до уважения» (I, 121). Выше приводился безобразно несправедливый отзыв Кюстина о финнах, которые не внушали ему никакого страха и потому никако­го уважения. Это, увы, характерное свойство европейского воспри­ятия всего считающегося «неевропейским», и необходимо ясно осознавать сие свойство западного менталитета... Ну и, конечно же, надо иметь представление о том, что всем из­вестная кюстиновская книга - одно из самых «обличительных» и в то же время одно из самых восторженных иностранных сочинений о России, и понимать закономерность сего «противоречия». Кстати, сам Кюстин хорошо сознавал эту двойственность своей книги и взы­вал к читателям: «Не нужно уличать меня в противоречиях, я заме­тил их прежде вас, но не хочу их избегать, ибо они заложены в самих вещах; говорю это раз и навсегда» (I, 234).

Следует только добавить, что «противоречия» заложены не толь­ко «в самих вещах», но и в том закономерном слиянии восторга, страха и проклятия, которое присуще общеизвестному (но не осво­енному полностью до сих пор) кюстиновскому сочинению о Рос­сии...

 

 

*0 поистине беспощадной национальной «самокритике», присущей русскому сознанию, я подробно говорил в статье, опубликованной в 1981 году в журнале «Наш современник» (№ 11) и вошедшей затем в первый том моего сочинения «Судьба России: вчера, сегодня, завтра». (М., 1990 г.)

**Древнегреческий историк, живший почти 2500 лет назад.

***3десь и далее цитирую по изданию: Кюстин Астольф де. Россия в 1839 году. В 2 т. М., 1996.

****Как ни странно, Кюстин вдруг «забыл» о своем полном неприятии этого православного обряда...

*****«Помилуй!» {лат.) — католическое песнопение на слова 50-го псалма.