на главную

 

Гордость и горечь. Поэзия 70-80-х о войне

Москва

"Советская Россия"

1990

В.В. Кожинов

НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ ЭТОЙ КНИГЕ

 

Широко известно старинное изречение, гласящее, что музы мол­чат, когда грохочут пушки. Но, как ни странно, это совершенно не отно­сится ко времени Отечественной войны 1941 —1945 годов. Едва ли най­дутся люди старших поколений, которые не подтвердят, что в те годы по всей стране, не прерываясь, звучали лирические песни о войне, притом песни, так сказать, собственно русского характера, где, как заметил в свое время Лев Толстой, главное — слова, а музыка — только «для ладу». Да, песни эти являли собой, в сущности, форму, способ бытия поэзии (особенно если вспомнить Михаила Исаковского и Алексея Фать­янова), для которой мелодия была прежде всего крыльями, дававшими ей возможность долететь до любого селения, до каждого сердца. Мой друг и сверстник, видный германский филолог-русист Эберхард Дикман не раз выражал даже своего рода изумление тем, что 1941 —1945 годы дали столько глубоких, поэтических песен. В Германии это время не породило ни одной такой песни — только воинские марши и, с другой стороны, призванные скрасить солдатский быт юморис­тические и любовные куплеты, в которых даже и не упоминалось о войне. Это, кстати сказать, лишний раз и очень весомо свидетельствует, на­сколько различный смысл имела та война по разные стороны фронта (хо­тя ныне некоторые борзописцы пытаются так или иначе смазать это корен­ное различие...). Второе, о чем нельзя не сказать,— в годы Отечественной войны невиданную распространенность обрели и стихи сами по себе, без мело­дии — например, те или иные лирические фрагменты из «Василия Тер­кина». Вообще поэзия Отечественной войны.— в том числе и многочисленные произведения, по сути дела, порожденные ею, но созданные уже после Победы, в первое послевоенное десятилетие (как «Дом у дороги» Твардовского), стали народным достоянием, которое всецело живо еще и сегодня, когда близится полвека со дня 22 июня. И издание книг, пред­ставляющих «военную поэзию» того времени,— дело, конечно, хорошее, но не способное стать для читателей безусловным «открытием», ибо до сих пор широчайшие слои людей помнят очень многое из стихотворного наследия тогдашней эпохи. Правда, есть иная литературная задача — тщательный, самый строгий отбор из всего многообразия военной поэ­зии таких произведений, которые могут и должны существовать в отечест­венной литературе уже как бы сами по себе, независимо от своей кров­ной связи с породившими их героическими и трагедийными годами. Но время для такой классической антологии «Отечественная война», пожа­луй, еще не настало. И книга, которую вы держите в руках, имеет совсем иную цель. Она не включает в себя стихи, непосредственно относящиеся к эпохе Отечественной Войны,— стихи, повторяю, и сегодня широко известные. В нее вошли стихи военной темы, написанные за последние два десятиле­тия. Перед нами уже, строго говоря, не «военная поэзия», а поэзия о войне, хотя многие авторы книги были свидетелями и даже прямыми участниками событий 1941—1945 годов. Не нужно доказывать, что полноценное художественное воссоздание той или иной эпохи нередко осуществляется по прошествии многих лет или даже десятилетий. «Война и мир» была сотворена через полвека после 1812 года, и даже лермонтовское «Бородино» явилось в 1837 году и к тому же принадлежало поэту, родившемуся, когда наполеоновская армия была разгромлена. Поэтическое освоение войны продолжается и, несомненно, будет продолжаться. Речь идет лишь о том, что лучшие стихи этой темы, созданные в 1970—1980-х годах, так или иначе расширяли и углубляли поэтическое видение войны. Конечно, поэзия нашего времени ни в коей мере не отрекалась от того наиболее ценного, что было создано в 1940-1950-х годах. Но ин­тенсивное развитие темы и самой «идеи войны» совершалось, и совер­шалось в различных направлениях. Так, например, ряд поэтов — участников Отечественной войны как бы обнажили в своих новейших стихах (а подчас в стихах, которые сложились ранее, но не могли увидеть света; так в книгу вошли отдельные стихотворения, написанные еще в 1960-х годах, но ставшие достоянием читателей позднее) предельно жестокий, страшный, даже отвратитель­ный облик этой войны. Дело в том, что произведения, создававшиеся во время войны или, так сказать, по горячим ее следам, с неизбежностью включали в себя своего рода вдохновляющую, «романтическую» (в широ­ком смысле этого слова) ноту и задачу; в них воплощалось стремление не столько выразить войну, сколько победить в ней. Ужас проис­ходившего нередко как бы приглушался, затушевывался героикой борьбы. Только по прошествии определенного времени поэзия смогла схва­тить лик войны во всех — нередко чудовищных — проявлениях. И читатели, знакомые с прежней «военной поэзией», увидят, надо думать, нечто незнакомое им в стихах Юрия Белаша или Михаила Борисова, вошедших в эту книгу. Или совсем другая, как бы противоположная сторона дела — отношение к врагу. В собственно «военной поэзии» господствовала безусловная святая ненависть к вторгшимся в страну захватчи­кам и убийцам. По-видимому, только в 1960-х годах начало склады­ваться иное, более сложное понимание. Один из самых значительных поэтов шестидесятых годов, Алексей Прасолов создал проникновенное стихотворение «Еще метет во мне метель...». Нельзя не сказать, что сын воронежского крестьянина Прасо­лов подростком пережил в полной мере жестокость войны и унижение оккупации. Достаточно знать, что на его глазах немецкие офицеры изна­силовали его мать... Но через два десятилетия после войны он вспоми­нал:

 

Еще метет во мне метель,

Взбивает смертную постель

И причисляет к трупу труп,—

То воем обгорелых труб,

То шорохом бескровных губ

Та, давняя метель.

Свозили немцев поутру.

Лежачий строй —

Как на смотру.

И чтобы каждый видеть мог,

Как много пройдено земель,

Сверкают гвозди их сапог,

Упертых в белую метель.

А ты, враждебный им, глядел

На руки талые вдоль тел.

И в тот уже беззлобный миг

Не в покаянии притих,

Но мертвой переклички их

Нарушить не хотел.

Какую боль, какую месть

Ты нес в себе в те дни! Но здесь

Задумался о чем-то ты

В суровой гордости своей,

Как будто мало было ей

Одной победной правоты.

 

Станислав Куняев точно и глубоко осмыслил это стихотворение (см. его изданную в 1986 году книгу «Огонь, мерцающий в сосуде»): «...Уби­тый враг... тоже был человеком. Ты убил его, защищая себя и свою роди­ну, но не может сердце человеческое поверить, что победа обязательно должна быть связана с убийством: неполная это победа — с горечью, омрачающей торжество. Пословица: «Труп врага хорошо пахнет — родилась не в нашем языке... Ты сожалеешь о том, что необходимость убить врага лишила тебя возможности... победить его зло душевной си­лой, дождаться своеобразного воскресения его души. То, что победить можно только силой, делает твою победу неполной и свидетельствует о несовершенстве мира и человека. Это не рыцарское, а иное, несравненно более высокое и более глубокое отношение к врагу как к человеку, как образу и подобию жизни, искаженной злом. Но это не жалость к врагу, а печаль о несовершенстве мира, осколок стихийно живущего в глуби­нах духа народного мироощущения. В связи со стихотворением Прасо­лова мне вспоминается одна из главных мыслей Достоевского: «К числу... идей русского народа принадлежит название преступления несчастьем, преступников — несчастными». А враг, нарушающий историческую справедливость,— по сути тот же преступник. И не случайно в нашем народном сознании никогда и ни в какое историческое время не пустила корни и не свила гнезда идея «кровной мести», как противоречащая выс­шей правде...» Строго говоря, писались и на русском языке стихи, в которых гос­подствовал именно мотив мести. И характерно, что против приведенного стихотворения Прасолова и размышления Куняева резко выступила одна поэтесса, обвинившая их ни много ни мало в сочувствии к фашизму. Но этого рода мотивы и взгляды находятся за пределами отечественной поэзии в истинном смысле слова — в том числе даже и поэзии воен­ных и первых послевоенных лет. Что же касается поэзии последнего времени, представленной в этой книге, тема ненависти к врагу не раз — скажем, в стихотворении Юрия Белаша «Он» — раскрывается именно в таком духе: я ненавижу врага за то, что он принуждает меня убивать, участвовать в деле смерти вместо дела жизни... Было бы неверным полагать, что до последних двух десятилетий в поэзии о войне вообще не выступали те идеи и темы, о которых идет речь. Но они все же скорее намечались, назревали, чем определяли основ­ное движение поэтического смысла. То же самое можно сказать и о поэтическом осмыслении войны в масштабах всеобщего движения истории и мира. Конечно, и ра­нее Отечественная война представлялась в тех или иных стихах как грандиозное, всемирное событие. И все же именно в последнее время эта война органически вошла в творческое видение тысячелетнего пути России и целого мира и даже, если не бояться высокопарных слов, в поэтическое мышление о космосе, о Вселенной в ее беспредельности. Это выразилось, например, в стихах Виктора Кочеткова и Николая Тряпкина, Юрия Кузнецова и Василия Казанцева, Михаила Сопина и Виктора Лапшина. Многое еще можно бы сказать о развитии темы войны в новейшей поэзии, но краткое предисловие — не место для развернутых рассужде­ний. К тому же данная книга — по сути дела, первая книга, специально посвященная новейшей поэзии военной темы, и одна из ее целей как раз и заключается в том, чтобы стать поводом и объектом серьезных размышлений. Книга состоит из трех разделов, которые определяются в основном различием поколений. В первом — «Последний страх в себе Россия выжигает» (это строка Виктора Кочеткова) — стихи участников Отечест­венной войны; во втором — «Опора» (по заглавию стихотворения Юрия Кузнецова) — тех, кто видел войну детскими и отроческими глазами; в третьем — «Главная тема» (по стихотворению Михаила Грозовского) — стихи родившихся после войны или, по крайней мере, на ее исходе. Считаю нужным сказать, что стихи Михаила Грозовского, который составлял эту книгу, были включены в нее по моему настоянию, ибо в стихотворении, давшем название третьему разделу книги (да и в других его строках), решительно заявлена острая, больная, тяжкая тема — тема соотношения Отечественной войны и только что завершившейся афган­ской... Тема эта с горькой неизбежностью возникла в книге (см. стихо­творения Александра Позднякова и других). С самого момента введения наших войск в Афганистан — теперь об этом можно, слава Богу, гово­рить в печати — я воспринимал эту войну как жестоко ранящее душу проклятье. Правда, при глубоком размышлении можно было и тогда (и тем более теперь) понять, что эту войну нельзя объяснить одной безот­ветственной волей людей, стоявших у власти в моей стране. Нет сомне­ния, что афганская война не разразилась бы вне всемирной геополити­ческой ситуации, что, скажем, США повинны в этой войне не менее, чем СССР. Это со всей неопровержимостью явствует из того, что незадолго до афганской трагедии была вьетнамская и даже шире — индокитай­ская, которая принесла, кстати сказать, гораздо больше жертв и разруше­ний, чем афганская (вспомним о целых реках напалма и уничтожавших на громадных территориях зеленую растительность дефолиантах). Но была здесь, по моему убеждению, и другая сторона дела. Афган­ская война для моей страны была, так сказать, последней (я надеюсь и верю, что последней) акцией, продиктованной в конечном счете гибель­ной идеей мировой революции, что отчетливо запечатлелось в уже, ка­залось бы, давно ушедшем в прошлое понятии «воин-интернационалист». И эта многократно (еще с польского похода Троцкого и Тухачевского в 1920 году) обнаружившая свою полную бесплодность и бесчеловеч­ность идея еще раз хватала за горло живых...Но должен признаться, что я с негодованием и презрением отношусь к тем сегодняшним витиям, которые, ни слова не говоря (или просто не желая говорить) ни о геополитической подоснове, ни о неожиданно ока­завшейся живучей идее мировой революции, обрушивают свой «гнев» и даже оскорбления на тех моих соотечественников, которых солдатская судьба бросила на афганскую землю. Те, кто позволяет себе сочинять сомнительные строки про «афган­ских муравьев», в сущности утратили (в шуме времени) подлинно чело­вечное и народное сознание. Выше шла речь о стихотворении Алексея Прасолова, который смог понять трагедийность судьбы даже и герман­ских захватчиков. Это и есть сила и ценность истинной поэзии. И в стро­ках об афганской трагедии, вошедших в эту книгу, везде проступает хотя бы стремление, воля к действительно поэтическому пониманию. Именно это хочется особенно подчеркнуть. Ясно, что стихотворения, вошедшие в книгу, очень неравноценны. Наряду с крупнейшими совре­менными поэтами в книге представлены и авторы, не обретшие (по крайней мере к настоящему времени) творческой зрелости, и те, чьи стихи ценны не столько чисто литературными достоинствами, сколько глубоко и честно пережитым опытом войны. Но, как представляется, искреннее стремление, направленность к достойному освоению темы войны присутствуют в книге, взятой в целом. И потому, я думаю, книга найдет внимательных и благодарных читателей.